«К нам едет ревизор», — такое «пренеприятнейшее известие» сообщает глава провинциального города Антон Антонович Сквозник-Дмухановский своим чиновникам.

Впервые о ревизоре узнали из письма, полученного Городничим и, поскольку ревизор мог уже приехать и жить в городе инкогнито, то взбалмошные и бестолковые сплетники Добчинский и Бобчинский приняли за ревизора Странного приезжего, которым и оказался Хлестаков.

кто первым сообщил о приезде ревизора в комедии Ревизор

Я просто… я не понимаю надобности подобных представлений. Нет, это не осмеяние пороков; это отвратительная насмешка над Россиею — вот что. Это значит выставить в дурном виде самое правительство, потому что выставлять дурных чиновников и злоупотребления, которые бывают в разных сословиях, значит выставить самое правительство. Просто, даже не следует дозволять таких представлений. Входят господин А. Господин А. Я не насчет этого говорю; напротив, злоупотребленья нам нужно показывать, нужно, чтобы мы видели свои проступки; и я ничуть не разделяю мнений многих чересчур разгорячившихся патриотов; но только мне кажется, что не слишком ли много здесь чего-то печального… Господин Б. Я бы очень хотел, чтобы вы услышали замечание одного очень скромно одетого человека, который сидел возле меня в креслах… Ах, вот он сам! Господин Б.

Именно этот очень скромно одетый человек. Обращаясь к нему. Мы с вами не кончили разговора, которого начало было так для меня интересно. Очень скромно одетый человек. А я, признаюсь, очень рад продолжать его. Сейчас только я слышал толки, именно: что это всё неправда, что это насмешка над правительством, над нашими обычаями, и что этого не следует вовсе представлять. Это заставило меня мысленно припомнить и обнять всю пьесу, и признаюсь, выражение комедии показалось мне теперь еще даже значительней. В ней, как мне кажется, сильней и глубже всего поражено смехом лицемерие, благопристойная маска, под которою является низость и подлость, плут, корчащий рожу благонамеренного человека.

Признаюсь, я чувствовал радость, видя, как смешны благонамеренные слова в устах плута и как уморительно смешна стала всем, от кресел до райка, надетая им маска. И после этого есть люди, которые говорят, что не нужно выводить этого на сцену! Признаюсь, вы извините меня, но мне самому тоже невольно представился вопрос: а что скажет народ наш, глядя на всё это? Что скажет народ? Посторонивается, проходят двое в армяках. Синий армяк серому. Небось, прыткие были воеводы, а все побледнели, когда пришла царская расправа! Оба выходят вон.

Вот что скажет народ, вы слышали? Как верен самый простой глаз, если он не отуманен теориями и мыслями, надерганными из книг, а черплет их из самой природы человека! Да разве это не очевидно ясно, что после такого представления народ получит более веры в правительство? Да; для него нужны такие представления. Пусть он отделит правительство от дурных исполнителей правительства. Пусть видит он, что злоупотребления происходят не от правительства, а от не понимающих требований правительства, от не хотящих ответствовать правительству. Пусть он видит, что благородно правительство, что бдит равно над всеми его недремлющее око, что рано или поздно настигнет оно изменивших закону, чести и святому долгу человека, что побледнеют пред ним имеющие нечистую совесть. Да, эти представления ему должно видеть: поверьте, что если и случится ему испытать на себе прижимки и несправедливости, он выйдет утешенный после такого представления, с твердой верой в недремлющий, высший закон.

То есть, они воображают, что народ только здесь, в первый раз в театре, увидит своих начальников; что если дома какой-нибудь плут-староста сожмет его в лапу, так этого он никак не увидит, а вот как пойдет в театр, так тогда и увидит. Они, право, народ наш считают глупее бревна,— глупым до такой степени, что будто уже он не в силах отличить, который пирог с мясом, а который с кашей. Нет, теперь мне кажется, даже хорошо то, что не выведен на сцену честный человек. Самолюбив человек: выстави ему при множестве дурных сторон одну хорошую, он уже гордо выйдет из театра. Нет, хорошо, что выставлены одни только исключенья и пороки, которые колют теперь До того глаза, что не хотят быть их соотечественниками, стыдятся даже сознаться, что это может быть. Но неужели, однако ж, существуют у нас точь-в-точь такие люди? Позвольте мне сказать вам на это вот что: я не знаю, почему мне всякий раз становится грустно, когда я слышу подобный вопрос. Я могу с вами говорить откровенно: в чертах лиц ваших я вижу что-то такое, что располагает меня к откровенности.

Да вот что,— я буду с вами говорить прямодушно. У меня доброе сердце, любви много в моей груди, но если бы вы знали, каких душевных усилий и потрясений мне было нужно, чтобы не впасть во многие порочные наклонности, в которые впадаешь невольно, живя с людьми! И как я могу сказать теперь, что во мне нет сию же минуту тех самых наклонностей, которым только что посмеялись назад тому десять минут все и над которыми и я сам посмеялся. И когда я вспомню, представлю себе, каК гордыми сделало нас европейское наше воспитание, вообще как скрыло нас от самих себя, как свысока и с каким презрением глядим мы на тех, которые не получили подобной нам наружной полировки, как всякий из нас ставит себя чуть не святым, а о дурном говорит вечно в третьем лице,— то, признаюсь, невольно становится грустно душе… Но, простите мою нескромность, вы, впрочем, виноваты в ней сами; позвольте узнать: с кем я имею удовольствие говорить? А я ни более, ни менее, как один из тех чиновников, в должности которых выведены были лица комедии, и третьего дня только приехал из своего городка. Я бы этого не мог думать. И неужели вам не кажется после этого обидно жить и служить с такими людьми? А вот что я вам скажу на это; признаюсь, мне приходилось часто терять терпенье.

В городке нашем не все чиновники из честного десятка; часто приходится лезть на стену, чтобы сделать какое-нибудь доброе дело. Уже несколько раз хотел было я бросить службу; но теперь, именно после этого представления, я чувствую свежесть и, вместе с тем, новую силу продолжать свое поприще. Я утешен уже мыслью, что подлость у нас не остается скрытою или потворствуемой, что там, в виду всех благородных людей, она поражена осмеянием, что есть перо, которое не укоснит обнаружить низкие наши движения, хотя это и не льстит национальной нашей гордости, и что есть благородное правительство, которое дозволит показать это всем, кому следует, в очи, и уж это одно дает мне рвение продолжать мою полезную службу. Позвольте сделать вам одно предложение. Я занимаю государственную должность довольно значительную. Мне нужны истинно благородные и честные помощники. Я вам предлагаю место, где вам будет обширное поле действия, где вы получите несравненно более выгод и будете на виду. Позвольте мне от всей души и от всего сердца поблагодарить вас за такое предложение и, вместе с тем, позвольте отказаться от него.

Если я уже чувствую, что полезен своему месту, то благородно ли с моей стороны его бросить? И как я могу оставить его, не будучи уверен твердо, что после меня не сядет какой-нибудь молодец, который начнет делать прижимки. Если же это предложение сделано вами в виде награды, то позвольте сказать вам: я аплодировал автору пьесы наравне с другими, но я не вызывал его. Какая ему награда? Пьеса понравилась — хвали ее, а он — он только выполнил долг свой. У нас, право, до того дошло, что не только по случаю какого-нибудь подвига, но просто, если только иной не нагадит никому в жизни и на службе, то уже считает себя бог весть каким добродетельным человеком; сердится сурьезно, если не замечают и не награждают его. По крайней мере, вы мне не откажете в вашем знакомстве. Простите мою неотвязчивость; вы сами видите, что она есть следствие моего иекреннюго уважения.

Дайте мне ваш адрес. Вот вам мой адрес; но будьте уверены, что я не допущу вас им воспользоваться, и завтра же поутру явлюсь к вам. Извините меня, я не воспитан в большом свете и не умею говорить… Но встретить такое великодушное внимание в государственном человеке, такое стремление к добру… дай бог, чтобы всякий государь был окружен такими людьми! Поспешно уходит. Я смотрю на эту карточку и на эту неизвестную мне фамилию, и как-то полно становится на душе моей. Это вначале грустное впечатление рассеялось само собою. Да хранит тебя бог, наша малознаемая нами Россия! В глуши, в забытом углу твоем, скрывается подобный перл, и, вероятно, он не один.

Есть глубоко утешительное чувство в сем явлении, и душа моя осветилась после встречи с этим чиновником, как осветилась его собственная после представления комедии. Благодарю вас, что вы доставили мне эту встречу. Господин В. Кто это был с вами? Господин П. Помилуй, братец, ну что это такое, как же это в самом деле?.. Ну да как же выводить это? Почему же нет?

Ну, да сам посуди ты: ну как же, право? Всё пороки да пороки; ну какой пример подаёт это зрителям? Да разве пороки хвалятся? Ведь они же выведены на осмеяние. Ну, да всё, брат, как ни говори: уваженье… ведь чрез это теряется уваженье к чиновникам и должностям. Уважение не теряется ни к чиновникам, ни к должностям, а к тем, которые скверно исполняют свои должности. Но позвольте, однако же, заметить: всё это некоторым образом есть уже оскорбление, которое более или менее распространяется на всех. Вот это я сам хотел ему заметить.

Это именно оскорбление, которое распространяется. Теперь, например, выведут какого-нибудь титулярного советника, а потом… э… пожалуй выведут… и действительного статского советника… Господин Б. Ну, так что ж? Личность только должна быть неприкосновенна; а если я выдумал собственное лицо и придал ему кое-какие пороки, какие случаются между нами, и дал ему чин, какой мне вздумалось, хоть бы даже и действительного статского советника, и сказал бы, что этот действительный статский советник не таков, как следует: что ж тут такого? Разве не попадается гусь и между действительными статскими советниками? Ну уж, брат, это слишком. Как же может быть гусь действительный статский советник? Ну, пусть еще титулярный… Ну, ты уж слишком.

Чем выставлять дурное, зачем же не выставить хорошее, достойное подражания? Зачем один отец, желая исторгнуть своего сына из беспорядочной жизни, не тратил слов и наставлений, а привел его в лазарет, где предстали пред ним во всем ужасе страшные следы беспорядочной жизни? Зачем он это сделал? Но позвольте вам заметить: это уже некоторым образом наши общественные раны, которые нужно скрывать, а не показывать. Я с этим совершенно согласен. У нас дурное нужно скрывать, а не показывать. Если бы слова эти были сказаны кем другим, а не вами, я бы сказал, что ими водило лицемерие, а не истинная любовь к отечеству. По-вашему, нужно бы только закрыть, залечить как-нибудь снаружи эти, как вы называете, общественные раны, лишь бы только покамест они не были видны, а внутри пусть свирепствует болезнь — до того нет нужды.

Нет нужды, что она может взорваться и обнаружиться такими симптомами, когда уже всякое лечение поздно. До того нет нужды. Вы не хотите знать того, что без глубокой сердечной исповеди, без христианского сознания грехов своих, без преувеличенья их в собственных глазах наших, не в силах мы возвыситься над ними, не в силах возлететь душой превыше презренного в жизни. Вы не хотите знать этого. Пусть глух остается человек, пусть сонно проходит жизнь свою, пусть не содрогается, пусть не плачет в глубине сердца, пусть низведет до такого усыпленья свою душу, чтобы уже ничто не произвело в ней потрясения! Нет… простите меня. Холодный эгоизм движет устами, произносящими такие речи, а не святая, чистая любовь к человечеству. Что ж ты молчишь?

Чего не наговорил, а? Он может себе говорить, что ему угодно, а ведь это всё-таки наши, так сказать, раны. Ну, попались ему на язык эти раны! Будет он толковать о них и встречному и поперечному! Этак, пожалуй, и я могу насказать кучу всего, да ведь что ж из этого?.. А вот князь N. Послушай, князь, не уходи! Князь N.

А что? Ну, потолкуем, остановись! Ну что, как пьеса? Да смешна. Но, однако ж, скажи: как это представлять? Почему ж не представлять? Ну, да посуди сам, ну, да как же это: вдруг на сцене плут? Какие раны?

Да это наши раны, наши, так сказать, общественные раны. Возьми их себе. Пусть они будут твои, а не мои раны! Что ты мне их тычешь, мне пора домой. И потом опять, что за чепуху он наговорил здесь? Говорит, действительный статский советник может быть гусь. Ну, еще пусть титулярный, это можно допустить… Господин В. Однако ж, пойдем, полно толковать; я думаю, что все проходящие узнали уже, что ты действительный статский советник.

В сторону. Есть люди, которые имеют искусство всё охаять. Твою же мысль, повторивши, они умеют сделать её так пошлою, что сам краснеешь. Скажешь глупость; она бы, может, так и проскользнула незамеченной,— нет, отыщется поклонник и приятель, который непременно пустит её в ход и сделает еще глупее, чем она есть. Даже досадно, право, точно в грязь посадил. Военный и статский выходят вместе. Ведь вот вы какие, господа военные! Вы говорите, это нужно выводить на сцену; вы готовы вдоволь посмеяться над каким-нибудь статским чиновником, а затронь как-нибудь военных, скажи только, что есть в таком-то полку офицеры, не говоря уже о порочных наклонностях, но просто скажи: есть офицеры дурного тона, с неприличными ухватками,— да вы из-за одного этого готовы с жалобой полезть в самый государственный совет.

Ну, послушайте: за кого же вы меня считаете? Конечно, есть между нами такие Донкишоты; но поверьте также, что есть много истинно-рассудительных людей, которые будут рады всегда, если будет выведен на всеобщее осмеяние порочащий свое званье. Да и в чем здесь обида? Подавайте, подавайте нам его! Мы всякий день готовы смотреть. Статский в сторону. Две бекеши. Первая бекеша.

У французов тоже, например; но у них всё это очень мило. Ну, вот, помнишь, во вчерашнем водевиле: раздевается, ложится в постель, схватывает со стола салатник и ставит его под кровать. Оно, конечно, нескромно, но мило. На всё это можно смотреть, это не оскорбляет… У меня жена и дети всякий день в театре. А здесь — ну, что это, право? Другая бекеша. У французов другое дело. Там societe, mon cher!

У нас это невозможно. У нас ведь сочинители совершенно без всякого образованья: всё это большею частью воспитывалось в семинарии. Он и к вину наклонен, он и потаскун. К моему лакею тоже ходил в гости один какой-то сочинитель; где ж ему иметь понятие о хорошем обществе? Светская дама в сопровождении двух мужчин: одного во фраке, другого в мундире. Но что за люди, что за лица выведены! Я не требую образцов добродетели; выведите мне женщину, которая бы заблуждалась, которая бы даже изменила мужу, предалась, положим, самой порочной и непозволенной любви, но представьте это увлекательно, так, чтобы я побуждена была к ней участьем, чтобы я полюбила ее… А ведь здесь все лица — один отвратительней другого. Мужчина в мундире.

Да, тривиально, тривиально. Светская дама. Скажите: отчего у нас, в России, всё еще так тривиально? Мужчина во фраке. Душа моя, после расскажешь, отчего тривиально: кричат нашу карету. Выходят трое мужчин вместе. Почему ж не посмеяться, смеяться можно; но что за предмет для насмешки: злоупотребления и пороки? Какая здесь насмешка!

Так над чем же смеяться? Разве над добродетелями, над достоинствами человека? Нет, да это не предмет для комедии, мой милый. Это уже некоторым образом касается правительства. Как будто нет других предметов, о чем можно писать? Какие же другие предметы? Ну, да мало ли есть всяких смешных светских случаев. Ну, положим, например, я отправился на гулянье на Аптекарский остров, а кучер меня вдруг завез там на Выборгскую или к Смольному монастырю.

Мало ли есть всяких смешных сцеплений? То есть, вы хотите отнять у комедии всякое сурьезное значение. Но зачем же издавать непременный закон? Комедий в том именно вкусе, в каком вы желаете, есть множество. Почему же не допустить существования двух, трех таких, какова была игранная теперь? Бели же вам нравятся те, о которых вы говорите, поезжайте только в театр: там всякий день вы увидите пьесу, где один спрятался под стул, а другой вытащил его оттуда за ногу. Ну, нет, послушайте: это не то. Всему есть свои границы.

Есть вещи, над которыми, так сказать, не следует смеяться, которые в некотором роде уже святыня. Второй про себя с горькой усмешкой. Так всегда на свете: посмейся над истинно-благородным, над тем, что составляет высокую святыню души, никто не станет заступником. Ну, вот видите ли, вы, я вижу, теперь убеждены: не говорите ни слова. Поверьте, нельзя не быть убежденну, это истина. Я сам человек беспристрастный и говорю не то, чтобы… но, просто, это не авторское дело, это не предмет для комедии. Второй про себя. Признаюсь, я бы ни за что не захотел быть на месте автора.

Прошу угодить! Молодая дама большого света в сопровождении мужа. Карета наша не должна быть далеко, мы можем скоро уехать. Господин N. Что вижу! Вы приехали смотреть русскую пьесу! Молодая дама. Что ж тут такого?

Разве я уже ничуть не патриотка? Ну, если так, то вы не очень насытили патриотизм свой. Вы, верно, браните пьесу. Совсем нет. Я нахожу, что много очень верно: я смеялась от души. Отчего ж вы смеялись? Оттого ли, что любите посмеяться над всем, что русское? Оттого, что просто было смешно.

Оттого, что выведена была внаружу та подлость, низость, которая в какое бы платье ни нарядилась, хотя бы она была и не в уездном городке, а здесь, вокруг нас,— она была бы такая же подлость или низость: вот отчего смеялась. Мне говорила сейчас одна очень умная дама, что она тоже смеялась, но что при всем том пьеса произвела на нее грустное впечатление. Я не хочу знать, что чувствовала ваша умная дама, но у меня не так чувствительны нервы, и я всегда рада смеяться над тем, что внутренне смешно. Я знаю, что есть иные из нас, которые от души готовы посмеяться над кривым носом человека и не имеют духа посмеяться над кривою душою человека. Вдали показывается тоже молодая дама с мужем. А вот идет ваша приятельница. Я бы желал знать ее мнение о комедии. Обе дамы подают друг другу руку.

Первая дама. Я видела издали, как ты смеялась. Вторая дама. Да кто же не смеялся? А не чувствовали вы никакого грустного чувства? Признаюсь, мне было, точно, грустно. Я знаю, всё это очень верно, я сама тоже видела много подобного, но при всем том мне было тяжело. Стало быть, комедия вам не понравилась?

Ну, послушайте, кто ж это говорит? Я вам говорю уже, что я смеялась от всей души, и больше даже, нежели все другие; я думаю, меня приняли даже за безумную… Но мне было грустно оттого, что хотелось бы отдохнуть хоть на одном добром лице. Это излишество и множество низкого… Господин N. Говорите, говорите! Послушайте, посоветуйте автору, чтобы он вывел хоть одного честного человека. Скажите ему, что об этом его просят, что это будет, право, хорошо. Муж первой дамы. А вот же этого именно и не советуйте.

Дамам хочется непременно рыцаря, чтобы он тут же твердил им за всяким словом о благородстве, хотя бы самым пошлым слогом. Как вы мало знаете нас. Вот вам-то принадлежит это! Вы именно любите только одни слова и толки о благородстве. Я слышала суждение одного из вас: один толстяк кричал так, что, я думаю, всех заставил на себя обратиться: что это клевета, что подобных низостей и подлостей у нас никогда не делается. А кто говорил? Я не хочу только назвать его по имени. Ну скажите же, кто это был?

Зачем вам знать? Да как это позволить?

Кто приносит весть о ревизоре, который живет уж несколько дней в гостинице и денег не платит? Пять лет тому назад была ассигнована сумма на постройку церкви. Церкви в уездном городе нет.

Какую версию событий по этому поводу напоминает Городничий чиновникам? Как реагирует Городничий на новость о том, что ревизор уже в городе? С чего начинается 2 действие? Куда и зачем посылает Хлестаков Осипа, когда возвращается в свой номер? Почему Осип не хочет идти к хозяину?

Кому хотел жаловаться хозяин трактира, на кого и за что? Как ведет себя Хлестаков, когда ему приносят обед? Кто приезжает к Хлестакову и зачем? Куда переезжает жить Хлестаков из трактира? Как ведет себя Городничий с Хлестаковым?

Гоголя «Ревизор», действие 3. За что Анна Андреевна упрекает Марью Антоновну? О чем пишет Городничий к жене?

Новый спектакль вызвал общественный резонанс. Отзывы были противоречивыми, но В.

Белинский высоко оценил комедию, назвав ее великолепной и превосходной. Во время работы над комедией Гоголь часто писал А.

Явление XI Городничий наказывает полицейским охранять дом и никого в него не впускать: особенно он боится купеческих доносов. Действие четвертое Та же комната в доме городничего Явление I Пока Хлестаков спит, судья, смотритель училищ, попечитель богоугодных заведений и Бобчинский с Добчинским обсуждают, как бы еще произвести впечатление на важного гостя. Все трепещут от страха. Ни один не решается напрямую заговорить с Хлестаковым. Явление II Хлестаков просыпается.

Наедине с собой выказывает удовольствие от внезапного гостеприимства горожан. Признает, что и дочка городничего, и жена его весьма недурны. Явление III Входит судья. Стремится составить выгодное впечатление и пытается дать взятку Хлестакову. Тот радостно принимает, решая про себя: «судья — хороший человек». Явление IV Появляется почтмейстер. Говорят о прелестях провинциального городка.

Хлестаков, уже не робея, просит у него взаймы 300 рублей. Почтмейстер дает: он убежден, что задобрил ревизора. Явление V Смотритель училищ заходит в комнату Хлестакова. Обсуждают барышень, а затем приходит очередь Хлопова откупаться: «ревизор» просит взаймы и 300 рублей и у него. Явление VI Попечитель богоугодных заведений Земляника, желая выслужиться, доносит «ревизору» на судью, почтмейстера и Добчинского, обвиняя их в безделье. Дает 400 рублей Хлестакову. Явление VII Хлестаков настолько наглеет, что, не успев познакомиться, требует у Бобчинского и Добчинского взаймы 1000 рублей, однако у них не находится столько, и они отдают ему все, что было — 65 рублей.

Явление VIII Хлестаков понимает, что его приняли за государственного человека , и решает написать приятелю в Петербург: он пописывает статейки — пусть-ка он их общелкает хорошенько. Явление IX Осип приносит бумагу и чернила и уговаривает Хлестакова уехать, опасаясь, как бы не приехал «какой-нибудь другой». Собираются в дорогу, Осип относит на почту письмо Хлестакова. Явление Х Приносят взятку купцы: дают 500 рублей опять взаймы , голову сахара и серебряный подносик. Жалуются на жадность городничего, который их обирает. Явление XI Слесарша и унтер-офицерша также доносят на городничего. У одной мужа-слесаря забрили в солдаты противозаконно вместо сына портного, который откупился.

Унтер-офицершу же по ошибке высекли. Разгневанная девушка хочет уйти, но Хлестаков на коленях умоляет ее о прощении и клянется в любви. Явление XIII Вошедшая Анна Андреевна застает Хлестакова на коленях, выгоняет дочку, и теперь клятвы в любви достаются ей: Хлестакову безразлично кому врать, он просит жену городничего выйти за него замуж, несмотря на незначительные препятствия в виде уже существующего мужа. Явление XV Появляется перепуганный городничий, узнавший о доносах на него, пытается оправдаться, обвиняет купцов и унтер-офицершу во лжи, Анна Андреевна сообщает ему о помолвке с Марьей Антоновной. Явление XVI Осип говорит, что лошади готовы. Хлестаков объясняет, что отправляется на один день к дяде, ему верят и снова дают 400 рублей и персидский ковер, чтобы удобнее сидеть было в бричке.

Гоголь за 30 минут

Он приглашает их с целью сообщить им неприятную новость о приезде ревизора, что вызывает у замешанных недоумение и тревогу. Городничий советует Артемию Филипповичу Богоугодным заведениям в городе провести различные реформы и изменения: - Он предлагает запретить игры в карты, чтобы создать впечатление порядочности и прилежности властей. Обоснование: В комедии Городничий обращается к Артемию Филипповичу и указывает на то, что необходимо сделать реформы в богоугодных заведениях, чтобы благоприятно впечатлить ревизора и скрыть проблемы и коррупцию, существовавшие ранее. Судья Аммос Федорович берет взятки деньгами. Обоснование: В комедии сказано, что Аммос Федорович берет взятки в виде денег от людей, которые желают получить решение суда в свою пользу. Это является одной из форм коррупции, распространенной в уездном городе. Городничий Луке Лукичу указывает на неподобающие случаи, которые могут возникнуть в учебном заведении, такие как: - Школьные драки и конфликты между учениками. Обоснование: В комедии Городничий Луке Лукичу говорит о необходимости поддерживать порядок и нравственность в учебных заведениях.

О частных сценах и мелочах он не должен много заботиться. Они выйдут само собою удачно и ловко, если только он не выбросит ни на минуту из головы этого гвоздя, который засел в голову его героя. Все эти частности и разные мелкие принадлежности,— которыми так счастливо умеет пользоваться даже и такой актер, который умеет дразнить и схватывать походку и движенье, но не создавать целиком роли,— суть не более как краски, которые нужно класть уже тогда, когда рисунок сочинен и сделан верно. Они — платье и тело роли, а не душа ее. Итак, прежде следует схватить именно эту душу роли, а не платье ее. Одна из главных ролей есть городничий. Человек этот более всего озабочен тем, чтобы не пропускать того, что плывет в руки. Из-за этой заботы ему некогда было взглянуть построже на жизнь или же осмотреться получше на себя. Из-за этой заботы он стал притеснителем, не чувствуя сам, что он притеснитель, потому что злобного желанья притеснять в нем нет; есть только желанье прибирать всё, что ни видят глаза. Просто он позабыл, что это в тягость другому и что от этого трещит у иного спина. Он вдруг простил купцов, замышлявших погубить его, когда те предложили заманчивое предложение, потому что эти заманчивые блага жизни обуяли им и сделали то, что в нем очерствело и огрубело чутье слышать положенье и страданье другого. Он чувствует, что грешен, он ходит в церковь, думает даже, что в вере тверд, даже помышляет когда-нибудь потом покаяться. Но велик соблазн всего того, что плывет в руки, и заманчивы блага жизни, и хватать всё, не пропуская ничего, сделалось у него уже как бы просто привычкой. Его поразил распространившийся слух о ревизоре; еще более поразило то, что этот ревизор — incognito: неизвестно, когда будет, с которой стороны подступит. Он находится от начала до конца пьесы в положениях свыше тех, в которых ему случалось бывать в другие дни жизни. Нервы его напряжены. Переходя от страха к надежде и радости, взгляд его несколько распален от того, и он стал податливее на обман, и его, которого в другое время не скоро удалось бы обмануть,— становится возможным. Увидевши, что ревизор в его руках, не страшен и даже с ним вступил в родню, он предается буйно радости при одной мысли о том, как понесется отныне его жизнь среди пирований, попоек, как будет он раздавать места, требовать на станциях лошадей и заставлять ждать в передних городничих, важничать, задавать тон. Поэтому-то внезапное объявление о приезде настоящего ревизора для него больше, чем для всех других, громовой удар, и положенье становится истинно трагическим. Судья — человек меньше грешный во взятках; он даже не охотник творить неправду, но страсть ко псовой охоте… Что ж делать, у всякого человека есть какая-нибудь страсть. Из-за нее он наделает множество разных неправд, не подозревая сам того. Он занят собой и умом своим, и безбожник только потому, что на этом поприще есть простор ему выказать себя. Для него всякое событие, даже и то, которое навело страх для других, есть находка, потому что дает пищу его догадкам и соображениям, которыми он доволен, как артист своим трудом. Это самоуслажденье должно выражаться в лице актера. Он говорит и в то же время смотрит, какой эффект производят на других его слова. Он ищет выражений. Земляника — человек толстый, но плут тонкий, несмотря на необъятную толщину свою, который имеет много увертливого и льстивого в оборотах поступков. Он принадлежит к числу тех людей, которые только для того, чтобы вывернуться сами, не находят другого средства, как чтобы топить других, я торопливы на всякие кавераничества и доносы, не принимая в строку ни кумовства, ни дружбы, помышляя только о том, как бы вынести себя. Несмотря на неповоротливость и толщину, всегда поворотлив. А потому умный актер никак не пропустит всех тех случаев, где услуга толстого человека будет особенно смешна в глазах зрителей, без всякого желанья сделать из этого карикатуру. Смотритель училищ — ничего более, как только напуганный человек частыми ревизовками и выговорами, неизвестно за что, а потому боится, как огня, всяких посещений и трепещет, как лист, при вести о ревизоре, хотя я не знает сам, в чем грешен. Играющему это лицо актеру не трудно, ему остается только выразить один постоянный страх. Почтмейстер — простодушный до наивности человек, глядящий на жизнь как на собрание интересных историй для препровождения времени, которые он начитывает в распечатываемых письмах. Ничего больше не остается делать актеру, как быть простодушну, сколько возможно. Но два городские болтуна Бобчинский и Добчинский требуют особенно, чтобы были сыграны хорошо. Их должен себе очень хорошо определить актер. Это люди, которых жизнь заключалась вся в беганьях по городу с засвидетельствованием почтенья и в размене вестей. Всё у них стало визит. Страсть рассказать поглотила всякое другое занятие, и эта страсть стала их движущей страстью и стремленьем жизни. Словом, это люди, выброшенные судьбой для чужих надобностей, а не для своих собственных. Нужно, чтобы видно было то удовольствие, когда наконец добьется того, что ему позволят о чем-нибудь рассказать. Торопливость и суетливость у них единственно от боязни, чтобы кто-нибудь не перебил и не помешал ему рассказать. Любопытны — от желанья иметь о чем рассказать. От этого Бобчинский даже немножко заикается. Они оба низенькие, коротенькие, черезвычайно похожи друг на друга, оба с небольшими брюшками. Оба круглолицы, одеты чистенько, с приглаженными волосами. Добчинский даже снабжен небольшой лысинкой, на середине головы; видно, что он не холостой человек, как Бобчинский, но уже женатый. Но при всем том Бобчинский берет верх над ним по причине большей живости и даже несколько управляет его умом. Словом, актеру нужно заболеть сапом любопытства и чесоткой языка, если хочет хорошо исполнить эту роль, и представлять себе должен, что сам заболел чесоткой языка. Он должен позабыть, что он совсем ничтожный человек, как оказывается, и бросить в сторону все мелкие атрибуты, иначе он попадет как раз в карикатуры. Все прочие лица: купцы, гостьи, полицейские и просители всех родов суть ежедневно проходящие перед нашими глазами лица, а потому могут быть легко схвачены всяким, умеющим замечать особенности в речах и ухватках человека всякого сословия. То же самое можно сказать и о слуге, несмотря на то, что эта роль значительнее прочих. Русский слуга пожилых лет, который смотрит несколько вниз, грубит барину, смекнувши, что барин щелкопер и дрянцо, и который любит себе самому читать нравоученье для барина, который молча плут, однако очень умеет воспользоваться в таких случаях, когда можно мимоходом поживиться,— известен всякому. Потому эта роль игралась всегда хорошо. Равномерно всякий может почувствовать степень того впечатления, какое приезд ревизора способен произвести на каждое из этих лиц. Не нужно только позабывать того, что в голове всех сидит ревизор. Все заняты ревизором. Около ревизора кружатся страхи и надежды всех действующих лиц. У одних — надежда на избавление от дурных городничих и всякого рода хапуг. У других — панический страх при виде того, что главнейшие сановники и передовые люди общества в страхе. У прочих же, которые смотрят на все дела мира спокойно, чистя у себя в носу,— любопытство, не без некоторой тайной боязни увидеть, наконец, то лицо, которое причинило столько тревог и, стало быть, неминуемо должно быть слишком необыкновенным и важным лицом. Всех труднее роль того, который принят испуганным городом за ревизора. Хлестаков сам по себе ничтожный человек. Даже пустые люди называют его пустейшим. Никогда бы ему в жизни не случилось сделать дела, способного обратить чье-нибудь внимание. Но сила всеобщего страха создала из него замечательное комическое лицо. Страх, отуманивши глаза всех, дал ему поприще для комической роли. Обрываемый и обрезываемый доселе во всем, даже и в замашке пройтись козырем по Невскому проспекту, он почувствовал простор и вдруг развернулся неожиданно для самого себя. В нем всё — сюрприз и неожиданность. Он даже весьма долго не в силах догадаться, отчего к нему такое внимание, уважение. Он разговорился, никак не зная с начала разговора, куда поведет его речь. Темы для разговоров ему дают выведывающие. Они сами как бы кладут ему всё в рот и создают разговор. Он чувствует только то, что везде можно хорошо порисоваться, если ничто не мешает. Он чувствует, что он и в литературе господин, и на балах не последний, и сам дает балы, и, наконец, что он — государственный человек. Он ни от чего не прочь, о чем бы ему ни лгать. Обед со всякими лабарданами и винами дал изобразительную словоохотность и красноречие его языку. Чем далее, тем более входит всеми чувствами в то, что говорит, и потому выражает многое почти с жаром. Не имея никакого желанья надувать, он позабывает сам, что лжет. Ему уже кажется, что он действительно всё это производил. Поэтому сцена, когда он говорит о себе, как о государственном человеке, способна точно смутить чиновника. Особенно в то время, когда он рассказывает, как распекал всех до единого в Петербурге, является в лице важность и все атрибуты, и всё, что угодно. Будучи сам неоднократно распекаем, он это должен мастерски изобразить в речах: он почувствовал в это время особенное удовольствие распечь, наконец, и самому других, хотя в рассказах. Он бы и подальше добрался в речах своих, но язык его уже не оказался больше годным, по какой причине чиновники нашлись принужденными отвести его, с почтеньем и страхом, на отведенный ночлег. Проснувшись, он тот же Хлестаков, каким и был прежде. Он даже не помнит, чем напугал всех. В нем попрежнему никакого соображения и глупость во всех поступках. Влюбляется он и в мать и в дочь почти в одно время. Просит денег, потому что это как-то само собой срывается с языка и потому, что уже у первого он попросил и тот с готовностью предложил. Только к концу акта он догадывается, что его принимают за кого-то повыше. Но если бы не Осип, которому кое-как удалось ему несколько растолковать, что такой обман не долго может продолжаться, он бы преспокойно дождался толчков и проводов со двора не с честью. Хотя это лицо фантасмогорическое, лицо, которое, как лживый, олицетворенный обман, унеслось, вместе с тройкой бог весть куда, но тем не менее нужно, чтоб эта роль досталась лучшему актеру, какой ни есть, потому что она всех труднее. Этот пустой человек и ничтожный характер заключает в себе собрание многих тех качеств, которые водятся и не за ничтожными людьми. Актер особенно не должен упустить из виду это желанье порисоваться, которым более или менее заражены все люди и которое больше всего отразилось в Хлестакове, желанье ребяческое, но оно бывает у многих умных и старых людей, так что редкому на веку своем не случалось в каком-либо деле отыскать его. Словом, актер для этой роли должен иметь очень многосторонний талант, который бы умел выражать разные черты человека, а не какие-нибудь постоянные, одни и те же. Он должен быть очень ловким светским человекам, иначе не будет в силах выразить наивно и простодушно ту пустую светскую ветреность, которая несет человека во все стороны поверх всего, которая в таком значительном количестве досталась Хлестакову. Здесь уже не шутка, и положенье многих лиц почти трагическое. Положение городничего всех разительней. Как бы то ни было, но увидеть себя вдруг обманутым так грубо и притом пустейшим, ничтожнейшим мальчишкой, который даже видом и фигурой не взял, будучи похож на спичку Хлестаков, как известно, тоненький, прочие все толсты … быть им обманутым — это не шуточное. Обмануться так грубо тому, который умел проводить умных людей и даже искуснейших плутов. Возвещенье о приезде, наконец, настоящего ревизора для него громовой удар. Он окаменел. Распростертые его руки и закинутая назад голова остались неподвижны, и вокруг него вся действующая группа составляет в одно мгновенье окаменевшую группу в разных положеньях. Вся эта сцена есть немая картина, а потому должна быть так же составлена, как составляются живые картины. Всякому лицу должна быть назначена поза, сообразная с его характером, со степенью боязни его и с потрясением, которое должны произвести слова, возвестившие о приезде настоящего ревизора. Нужно, чтобы эти позы никак не встретились между собою и были бы разнообразны и различны; а потому следует, чтобы каждый помнил свою и мог бы вдруг ее принять, как только поразится его слух роковым известием. Сначала выйдет это принужденно и будет походить на автоматов, но потом, после нескольких репетиций, по мере того, как каждый актер войдет поглубже в положение свое, данная поза ему усвоится и станет естественной и принадлежащей ему. Деревянность и неловкость автоматов исчезнет, и покажется, как бы сама собой вышла онемевшая картина. Сигналом перемены положений может послужить тот небольшой звук, который исходит из груди у женщин при какой-нибудь внезапности. Одни понемногу приходят в положение, данное для немой картины, начиная переходить в него уже при появлении вестника с роковым известием: это — которые меньше, другие вдруг — это те, которые больше поражены. Не дурно первому актеру оставить на время свою позу и посмотреть самому несколько раз на эту картину в качестве зрителя, чтобы видеть, что нужно ослабить, усилить, смягчить, дабы вышла картина естественнее. Картина должна быть установлена почти вот как: Посредине городничий, совершенно онемевший и остолбеневший. По правую его руку жена и дочь, обращенные к нему с испугом на лице. За ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям. За ним Лука Лукич, весь бледный, как мел. По левую сторону городничего Земляника с приподнятыми кверху бровями и пальцами, поднесенными ко рту, как человек, который чем-то сильно обжегся. За ними Добчинский и Бобчинский, уставивши глаза и разинувши рот, глядят друг на друга. Гости — в виде двух групп по обеим сторонам: одна соединяется в одно общее движенье, стараясь заглянуть в лицо городничего. Чтобы завязалась группа ловче и непринужденней, всего лучше поручить художнику, умеющему сочинять группы, сделать рисунок и держаться рисунка. Если только каждый из актеров вошел хоть сколько-нибудь во все положения ролей своих во всё продолжение представления пьесы, то они выразят также и в этой немой сцене положенье разительное ролей своих, увенчая этой сценой еще более совершенство игры своей. Если же они пребывали холодны и натянуты во время представления, то останутся так же и холодны и натянуты здесь, с тою разницею, что в этой немой сцене еще более обнаружится их неискусство. Театральный разъезд после представления новой комедии Сени театра. С одной стороны видны лестницы, ведущие в ложи и галлереи; посредине вход в кресла и амфитеатр; с другой стороны — выход. Слышен отдаленный гул рукоплесканий. В нем изображено положение комика в обществе, комика, избравшего предметом осмеяние злоупотреблений в кругу различных сословий и должностей. Я вырвался, как из омута! Вот наконец и крики и рукоплесканья! Весь театр гремит!.. Вот и слава! Боже, как бы забилось назад тому лет семь, восемь мое сердце, как бы встрепенулось всё во мне! Но то было давно. Я был тогда молод, дерзко-мыслен, как юноша. Благ промысл, не давший вкусить мне ранних восторгов и хвал! Теперь… Но разумный холод лет умудрит хоть кого. Узнаешь наконец, что рукоплесканья еще не много значат и готовы служить всему наградой: актер ли постигнет всю тайну души и сердца человека, танцор ли добьется уменья выводить вензеля ногами, фокусник ли — всем им гремит рукоплесканье! Голова ли думает, сердце ли чувствует, звучит ли глубина души, работают ли ноги, или руки перевертывают стаканы — всё покрывается равными плесками. Нет, не рукоплесканий я бы теперь желал: я бы желал теперь вдруг переселиться в ложи, в галлереи, в кресла, в раёк, проникнуть всюду, услышать всех мненья и впечатленья, пока они еще девственны и свежи, пока еще не покорились толкам и сужденьям знатоков и журналистов, пока каждый под влиянием своего собственного суда. Мне это нужно: я комик. Все другие произведения и роды подлежат суду немногих, один комик подлежит суду всех; над ним всякий зритель имеет уже право, всякого званья человек уже становится судьей его. О, как бы хотел я, чтобы каждый указал мне мои недостатки и пороки! Пусть даже посмеется надо мной, пусть недоброжелательство правит устами его, пристрастье, негодованье, ненависть — всё, что угодно, но пусть только произнесутся эти толки. Не может без причины произнестись слово, и везде может зарониться искра правды. Тот, кто решился указать смешные стороны другим, тот должен разумно принять указанья слабых и смешных собственных сторон. Попробую, останусь здесь в сенях во всё время разъезда. Нельзя, чтобы не было толков о новой пьесе. Человек под влиянием первого впечатления всегда жив и спешит им поделиться с другим. Отходит в сторону. Показывается несколько прилично одетых людей; один говорит, обращаясь к другому: Выйдем лучше теперь. Играться будет незначительный водевиль. Оба уходят. Два, comme il faut плотного свойства, сходят с лестницы. Первый comme il faut. Хорошо, если бы полиция не далеко отогнала мою карету. Как зовут эту молоденькую актрису, ты не знаешь? Второй comme il faut. Нет, а очень недурна. Да, недурна; но всё чего-то еще нет. Да, рекомендую: новый ресторан: вчера нам подал свежий зеленый горох целует концы пальцев — прелесть! Уходят оба. Бежит офицер, другой удерживает его за руку. Первый офицер. Да останемся! Другой офицер. Нет, брат, на водевиль и калачом не заманишь. Знаем мы эти пьесы, которые даются на закуску: лакеи вместо актеров, а женщины — урод на уроде. Светский человек, щеголевато одетый сходя с лестницы. Плут портной, претесно сделал мне панталоны, всё время было страх неловко сидеть. За это я намерен еще проволочить его и годика два не заплачу долгов. Тоже светский человек, поплотнее говорит с живостью другому. Никогда, никогда, поверь мне, он с тобою не сядет играть. Меньше как по полтораста рублей роберт он не играет. Я знаю это хорошо, потому что шурин мой, Пафнутьев, всякий день с ним играет. Автор пьесы про себя. И всё еще никто ни слова о комедии! Чиновник средних лет выходя с растопыренными руками. Это, просто, чорт знает что такое! Этакое… этакое!.. Это ни на что не похоже. Господин, несколько беззаботный насчет литературы обращаясь к другому. Ведь это, однако ж, кажется, перевод? Помилуйте, что за перевод! Господин, беззаботный насчет литературы. Я помню, однако ж, было что-то на французском, не совсем в этом роде. Один из двух зрителей тоже выходящих вон. Теперь еще ничего нельзя знать. Погоди, что скажут в журналах, тогда и узнаешь. Две бекеши одна другой. Ну, как вы? Я бы желал знать ваше мнение о комедии. Другая бекеша делая значительные движения губами. Да, конечно, нельзя сказать, чтобы не было того… в своем роде… Ну, конечно, кто ж против этого и стоит, чтобы опять не было и… где ж, так сказать… а впрочем… Утвердительно сжимая губами. Да, да. Автор про себя. Ну, эти пока еще немного сказали. Толки, однако же, будут: я вижу впереди горячо размахивают руками. Два офицера. Я еще никогда так не смеялся. Я полагаю: отличная комедия. Ну нет, посмотрим еще, что скажут в журналах, нужно подвергнуть суду критики… Смотри, смотри Толкает его под руку. Первый указывая пальцем на одного из двух идущих с лестницы. Второй торопливо. Вот этот! А другой кто с ним? Не знаю; неизвестно какой человек. Оба офицера постораниваются и дают им место. Неизвестно какой человек. Я не могу судить относительно литературного достоинства; но мне кажется, есть остроумные заметки. Остро, остро. Помилуйте, что ж тут остроумного? А, это другое дело. Я а говорю: в отношении литературного достоинства я не могу судить; я только заметил, что пьеса смешна, доставила удовольствие. Да и не смешна. Помилуйте, что ж тут смешного и в чем удовольствие? Сюжет невероятнейший; всё несообразности; ни завязки, ни действия, ни соображения никакого. Ну, да против этого я и не говорю ничего. В литературном отношении так, в литературном отношении она не смешна; но в отношении, так сказать, со стороны в ней есть… Литератор. Да что же есть? Помилуйте, и этого даже нет! Ну что за разговорный язык? Кто говорит эдак в высшем обществе? Ну скажите сами, ну говорим ли мы с вами эдак? Это правда; это вы очень тонко заметили. Именно, я вот сам про это думал: в разговоре благородства нет. Все лица, кажется, как будто не могут скрыть низкой природы своей — это правда. Ну, а вы еще хвалите! Кто ж хвалит? Я сам теперь вижу, что пьеса — вздор. Но ведь вдруг нельзя же этого узнать; я не могу судить в литературном отношении. Еще литератор входит в сопровождении слушателей, которым говорит, размахивая руками. Поверьте мне, я знаю это дело: отвратительная пьеса! Нет ни одного лица истинного, всё карикатуры! В натуре нет этого; поверьте мне, нет, я лучше это знаю: я сам литератор. Говорят: живость, наблюдение… да ведь это всё вздор, это всё приятели, приятели хвалят, всё приятели! Я уже слышал, что его чуть не в Фонвизины суют, а пьеса просто недостойна даже быть названа комедиею. Фарс, фарс, да и фарс самый неудачный. Последняя, пустейшая комедийка Коцебу в сравнении с нею Монблан перед Пулковскою горою. Я это им всем докажу, докажу математически, как дважды два. Просто друзья и приятели захвалили его не в меру, так вот он уж теперь, чай, думает о себе, что он чуть-чуть не Шекспир. У нас всегда приятели захвалят. Вот, например, и Пушкин. Отчего вся Россия теперь говорит о нем? Всё приятели кричали, кричали, а потом вслед за ними и вся Россия стала кричать. Оба офицера подаются вперед и занимают их места. Это справедливо, это совершенно справедливо: именно фарс; я это и прежде говорил, глупый фарс, поддержанный приятелями. Признаюсь, на многое даже отвратительно было смотреть. Да ведь ты ж говорил, что еще никогда так не смеялся? А это опять другое дело. Ты не понимаешь, тебе нужно растолковать. Тут что в этой пьесе? Во-первых, завязки никакой, действия тоже нет, соображенья решительно никакого, всё невероятности и при том всё карикатуры. Двое других офицеров позади.

Весь театр гремит!.. Вот и слава! Боже, как бы забилось назад тому лет семь, восемь мое сердце, как бы встрепенулось всё во мне! Но то было давно. Я был тогда молод, дерзко-мыслен, как юноша. Благ промысл, не давший вкусить мне ранних восторгов и хвал! Теперь… Но разумный холод лет умудрит хоть кого. Узнаешь наконец, что рукоплесканья еще не много значат и готовы служить всему наградой: актер ли постигнет всю тайну души и сердца человека, танцор ли добьется уменья выводить вензеля ногами, фокусник ли — всем им гремит рукоплесканье! Голова ли думает, сердце ли чувствует, звучит ли глубина души, работают ли ноги, или руки перевертывают стаканы — всё покрывается равными плесками. Нет, не рукоплесканий я бы теперь желал: я бы желал теперь вдруг переселиться в ложи, в галлереи, в кресла, в раёк, проникнуть всюду, услышать всех мненья и впечатленья, пока они еще девственны и свежи, пока еще не покорились толкам и сужденьям знатоков и журналистов, пока каждый под влиянием своего собственного суда. Мне это нужно: я комик. Все другие произведения и роды подлежат суду немногих, один комик подлежит суду всех; над ним всякий зритель имеет уже право, всякого званья человек уже становится судьей его. О, как бы хотел я, чтобы каждый указал мне мои недостатки и пороки! Пусть даже посмеется надо мной, пусть недоброжелательство правит устами его, пристрастье, негодованье, ненависть — всё, что угодно, но пусть только произнесутся эти толки. Не может без причины произнестись слово, и везде может зарониться искра правды. Тот, кто решился указать смешные стороны другим, тот должен разумно принять указанья слабых и смешных собственных сторон. Попробую, останусь здесь в сенях во всё время разъезда. Нельзя, чтобы не было толков о новой пьесе. Человек под влиянием первого впечатления всегда жив и спешит им поделиться с другим. Отходит в сторону. Показывается несколько прилично одетых людей; один говорит, обращаясь к другому: Выйдем лучше теперь. Играться будет незначительный водевиль. Оба уходят. Два, comme il faut плотного свойства, сходят с лестницы. Первый comme il faut. Хорошо, если бы полиция не далеко отогнала мою карету. Как зовут эту молоденькую актрису, ты не знаешь? Второй comme il faut. Нет, а очень недурна. Да, недурна; но всё чего-то еще нет. Да, рекомендую: новый ресторан: вчера нам подал свежий зеленый горох целует концы пальцев — прелесть! Уходят оба. Бежит офицер, другой удерживает его за руку. Первый офицер. Да останемся! Другой офицер. Нет, брат, на водевиль и калачом не заманишь. Знаем мы эти пьесы, которые даются на закуску: лакеи вместо актеров, а женщины — урод на уроде. Светский человек, щеголевато одетый сходя с лестницы. Плут портной, претесно сделал мне панталоны, всё время было страх неловко сидеть. За это я намерен еще проволочить его и годика два не заплачу долгов. Тоже светский человек, поплотнее говорит с живостью другому. Никогда, никогда, поверь мне, он с тобою не сядет играть. Меньше как по полтораста рублей роберт он не играет. Я знаю это хорошо, потому что шурин мой, Пафнутьев, всякий день с ним играет. Автор пьесы про себя. И всё еще никто ни слова о комедии! Чиновник средних лет выходя с растопыренными руками. Это, просто, чорт знает что такое! Этакое… этакое!.. Это ни на что не похоже. Господин, несколько беззаботный насчет литературы обращаясь к другому. Ведь это, однако ж, кажется, перевод? Помилуйте, что за перевод! Господин, беззаботный насчет литературы. Я помню, однако ж, было что-то на французском, не совсем в этом роде. Один из двух зрителей тоже выходящих вон. Теперь еще ничего нельзя знать. Погоди, что скажут в журналах, тогда и узнаешь. Две бекеши одна другой. Ну, как вы? Я бы желал знать ваше мнение о комедии. Другая бекеша делая значительные движения губами. Да, конечно, нельзя сказать, чтобы не было того… в своем роде… Ну, конечно, кто ж против этого и стоит, чтобы опять не было и… где ж, так сказать… а впрочем… Утвердительно сжимая губами. Да, да. Автор про себя. Ну, эти пока еще немного сказали. Толки, однако же, будут: я вижу впереди горячо размахивают руками. Два офицера. Я еще никогда так не смеялся. Я полагаю: отличная комедия. Ну нет, посмотрим еще, что скажут в журналах, нужно подвергнуть суду критики… Смотри, смотри Толкает его под руку. Первый указывая пальцем на одного из двух идущих с лестницы. Второй торопливо. Вот этот! А другой кто с ним? Не знаю; неизвестно какой человек. Оба офицера постораниваются и дают им место. Неизвестно какой человек. Я не могу судить относительно литературного достоинства; но мне кажется, есть остроумные заметки. Остро, остро. Помилуйте, что ж тут остроумного? А, это другое дело. Я а говорю: в отношении литературного достоинства я не могу судить; я только заметил, что пьеса смешна, доставила удовольствие. Да и не смешна. Помилуйте, что ж тут смешного и в чем удовольствие? Сюжет невероятнейший; всё несообразности; ни завязки, ни действия, ни соображения никакого. Ну, да против этого я и не говорю ничего. В литературном отношении так, в литературном отношении она не смешна; но в отношении, так сказать, со стороны в ней есть… Литератор. Да что же есть? Помилуйте, и этого даже нет! Ну что за разговорный язык? Кто говорит эдак в высшем обществе? Ну скажите сами, ну говорим ли мы с вами эдак? Это правда; это вы очень тонко заметили. Именно, я вот сам про это думал: в разговоре благородства нет. Все лица, кажется, как будто не могут скрыть низкой природы своей — это правда. Ну, а вы еще хвалите! Кто ж хвалит? Я сам теперь вижу, что пьеса — вздор. Но ведь вдруг нельзя же этого узнать; я не могу судить в литературном отношении. Еще литератор входит в сопровождении слушателей, которым говорит, размахивая руками. Поверьте мне, я знаю это дело: отвратительная пьеса! Нет ни одного лица истинного, всё карикатуры! В натуре нет этого; поверьте мне, нет, я лучше это знаю: я сам литератор. Говорят: живость, наблюдение… да ведь это всё вздор, это всё приятели, приятели хвалят, всё приятели! Я уже слышал, что его чуть не в Фонвизины суют, а пьеса просто недостойна даже быть названа комедиею. Фарс, фарс, да и фарс самый неудачный. Последняя, пустейшая комедийка Коцебу в сравнении с нею Монблан перед Пулковскою горою. Я это им всем докажу, докажу математически, как дважды два. Просто друзья и приятели захвалили его не в меру, так вот он уж теперь, чай, думает о себе, что он чуть-чуть не Шекспир. У нас всегда приятели захвалят. Вот, например, и Пушкин. Отчего вся Россия теперь говорит о нем? Всё приятели кричали, кричали, а потом вслед за ними и вся Россия стала кричать. Оба офицера подаются вперед и занимают их места. Это справедливо, это совершенно справедливо: именно фарс; я это и прежде говорил, глупый фарс, поддержанный приятелями. Признаюсь, на многое даже отвратительно было смотреть. Да ведь ты ж говорил, что еще никогда так не смеялся? А это опять другое дело. Ты не понимаешь, тебе нужно растолковать. Тут что в этой пьесе? Во-первых, завязки никакой, действия тоже нет, соображенья решительно никакого, всё невероятности и при том всё карикатуры. Двое других офицеров позади. Один другому. Кто это рассуждает? Кажется, из ваших? Другой, заглянув сбоку в лицо рассуждавшего, махнул рукой. Что, глуп? Нет, не то чтобы… У него есть ум, но сейчас по выходе журнала, а запоздала выходом книжка —ив голове ничего. Но, однако ж, пойдем. Два любителя искусств. Я вовсе не из числа тех, которые прибегают только к словам: грязная! Это уже доказанное почти дело, что такие слова большею частью исходят из уст тех, которые сами очень сомнительного тона, толкуют о гостиных и допускаются только в передние. Но не об них речь. Я говорю насчет того, что в пьесе точно нет завязки. Да, если принимать завязку в том смысле, как ее обыкновенно принимают, то есть в смысле любовной интриги, так ее точно нет. Но, кажется, уже пора перестать опираться до сих пор на эту вечную завязку. Стоит вглядеться пристально вокруг. Всё изменилось давно в свете. Теперь сильней завязывает драму стремление достать выгодное место, блеснуть и затмить, во что бы ни стало, другого, отмстить за пренебреженье, за насмешку. Не более ли теперь имеют электричества чин, денежный капитал, выгодная женитьба, чем любовь? Всё это хорошо; но и в этом отношении всё-таки я не вижу в пьесе завязки. Я не буду теперь утверждать, есть ли в пьесе завязка или нет. Я скажу только, что вообще ищут частной завязки и не хотят видеть общей. Люди простодушно привыкли уж к этим беспрестанным любовникам, без женитьбы которых никак не может окончиться пьеса. Нет, комедия должна вязаться само собой, всей своей массою, в один большой, общий узел. Завязка должна обнимать все лица, а не одно или два,— коснуться того, что волнует, более или менее, всех действующих. Тут всякий герой; течение и ход пьесы производит потрясение всей машины: ни одно колесо не должно оставаться как ржавое и не входящее в дело. Но все же не могут быть героями; один или два должны управлять другими? Совсем не управлять, а разве преобладать. И в машине одни колеса заметней и сильней движутся; их можно только назвать главными; но правит пьесою идея, мысль. Без нее нет в ней единства. А завязать может всё: самый ужас, страх ожидания, гроза идущего вдали закона… Первый. Но это выходит уж придавать комедии какое-то значение более всеобщее. Да разве не есть это ее прямое и настоящее значение? В самом начале комедия была общественным, народным созданием. По крайней мере, такою показал ее сам отец ее, Аристофан. После уже она вошла в узкое ущелье частной завязки, внесла любовный ход, одну и ту же непременную завязку. Зато как слаба эта завязка у самых лучших комиков, как ничтожны эти театральные любовники с их картонной любовью! Третий подходя и ударив слегка его по плечу. Ты не прав: любовь так же, как и другие чувства, может тоже войти в комедию. Я и не говорю, чтобы она не могла войти. Но только и любовь и все другие чувства, более возвышенные, тогда только произведут высокое впечатление, когда будут развиты во всей глубине. Занявшись ими, неминуемо должно пожертвовать всем прочим. Всё то, что составляет именно сторону комедии, тогда уже побледнеет, и значение комедии общественной непременно исчезнет. Стало быть, предметом комедии должно быть непременно низкое? Комедия выйдет уже низкий род. Для того, кто будет глядеть на слова, а не вникать в смысл, это так. Но разве положительное и отрицательное не может послужить той же цели? Разве комедия и трагедия не могут выразить ту же высокую мысль? Разве все, до малейшей, излучины души подлого и бесчестного человека не рисуют уже образ честного человека? Разве всё это накопление низостей, отступлений от законов и справедливости, не дает уже ясно знать, чего требуют от нас закон, долг и справедливость? В руках искусного врача и холодная и горячая вода лечит с равным успехом одни и те же болезни. В руках таланта всё может служить орудием к прекрасному, если только правится высокой мыслью послужить прекрасному. Четвертый подходя. Что может послужить прекрасному? Спор завязался у нас о комедии. Мы все говорим о комедии вообще, а никто еще не сказал ничего о новой комедии. Что вы скажете? А вот что скажу: виден талант, наблюдение жизни, много смешного, верного, взятого с натуры; но вообще во всей пьесе чего-то нет. Как-то не видишь ни завязки, ни развязки. Странно, что наши комики никак не могут обойтись без правительства. Без него у нас не развяжется ни одна комедия. Это правда. А впрочем, с другой стороны, это очень естественно. Мы все принадлежим правительству, все почти служим; интересы всех нас более или менее соединены с правительством. Стало быть, не мудрено, что это отражается в созданьях наших писателей. Ну и пусть эта связь будет слышна. Но смешно то, что пьеса никак не может кончиться без правительства. Оно непременно явится, точно неизбежный рок в трагедиях у древних. Ну, видите, стало быть, это уже что-то невольное у наших комиков. Стало быть, это уже составляет какой-то отличительный характер нашей комедии. В груди нашей заключена какая-то тайная вера в правительство. Что ж? Здравствуйте, господа! Комедия возбудила крики и толки… Второй. Поговоримте лучше об этих толках и криках у меня, чем здесь, в театральных сенях. Несколько почтенных и прилично одетых людей появляются один за другим. Так, так, я вижу: это верно, это есть у нас и случается в иных местах и похуже; но для какой цели, к чему выводить это? Зачем эти представления? Что мне нужды знать, что в таком-то месте есть плуты? Я просто… я не понимаю надобности подобных представлений. Нет, это не осмеяние пороков; это отвратительная насмешка над Россиею — вот что. Это значит выставить в дурном виде самое правительство, потому что выставлять дурных чиновников и злоупотребления, которые бывают в разных сословиях, значит выставить самое правительство. Просто, даже не следует дозволять таких представлений. Входят господин А. Господин А. Я не насчет этого говорю; напротив, злоупотребленья нам нужно показывать, нужно, чтобы мы видели свои проступки; и я ничуть не разделяю мнений многих чересчур разгорячившихся патриотов; но только мне кажется, что не слишком ли много здесь чего-то печального… Господин Б. Я бы очень хотел, чтобы вы услышали замечание одного очень скромно одетого человека, который сидел возле меня в креслах… Ах, вот он сам! Господин Б. Именно этот очень скромно одетый человек. Обращаясь к нему. Мы с вами не кончили разговора, которого начало было так для меня интересно. Очень скромно одетый человек. А я, признаюсь, очень рад продолжать его. Сейчас только я слышал толки, именно: что это всё неправда, что это насмешка над правительством, над нашими обычаями, и что этого не следует вовсе представлять. Это заставило меня мысленно припомнить и обнять всю пьесу, и признаюсь, выражение комедии показалось мне теперь еще даже значительней. В ней, как мне кажется, сильней и глубже всего поражено смехом лицемерие, благопристойная маска, под которою является низость и подлость, плут, корчащий рожу благонамеренного человека. Признаюсь, я чувствовал радость, видя, как смешны благонамеренные слова в устах плута и как уморительно смешна стала всем, от кресел до райка, надетая им маска. И после этого есть люди, которые говорят, что не нужно выводить этого на сцену! Признаюсь, вы извините меня, но мне самому тоже невольно представился вопрос: а что скажет народ наш, глядя на всё это? Что скажет народ? Посторонивается, проходят двое в армяках. Синий армяк серому. Небось, прыткие были воеводы, а все побледнели, когда пришла царская расправа! Оба выходят вон. Вот что скажет народ, вы слышали? Как верен самый простой глаз, если он не отуманен теориями и мыслями, надерганными из книг, а черплет их из самой природы человека! Да разве это не очевидно ясно, что после такого представления народ получит более веры в правительство? Да; для него нужны такие представления. Пусть он отделит правительство от дурных исполнителей правительства. Пусть видит он, что злоупотребления происходят не от правительства, а от не понимающих требований правительства, от не хотящих ответствовать правительству. Пусть он видит, что благородно правительство, что бдит равно над всеми его недремлющее око, что рано или поздно настигнет оно изменивших закону, чести и святому долгу человека, что побледнеют пред ним имеющие нечистую совесть. Да, эти представления ему должно видеть: поверьте, что если и случится ему испытать на себе прижимки и несправедливости, он выйдет утешенный после такого представления, с твердой верой в недремлющий, высший закон. То есть, они воображают, что народ только здесь, в первый раз в театре, увидит своих начальников; что если дома какой-нибудь плут-староста сожмет его в лапу, так этого он никак не увидит, а вот как пойдет в театр, так тогда и увидит. Они, право, народ наш считают глупее бревна,— глупым до такой степени, что будто уже он не в силах отличить, который пирог с мясом, а который с кашей. Нет, теперь мне кажется, даже хорошо то, что не выведен на сцену честный человек. Самолюбив человек: выстави ему при множестве дурных сторон одну хорошую, он уже гордо выйдет из театра. Нет, хорошо, что выставлены одни только исключенья и пороки, которые колют теперь До того глаза, что не хотят быть их соотечественниками, стыдятся даже сознаться, что это может быть. Но неужели, однако ж, существуют у нас точь-в-точь такие люди? Позвольте мне сказать вам на это вот что: я не знаю, почему мне всякий раз становится грустно, когда я слышу подобный вопрос. Я могу с вами говорить откровенно: в чертах лиц ваших я вижу что-то такое, что располагает меня к откровенности. Да вот что,— я буду с вами говорить прямодушно. У меня доброе сердце, любви много в моей груди, но если бы вы знали, каких душевных усилий и потрясений мне было нужно, чтобы не впасть во многие порочные наклонности, в которые впадаешь невольно, живя с людьми! И как я могу сказать теперь, что во мне нет сию же минуту тех самых наклонностей, которым только что посмеялись назад тому десять минут все и над которыми и я сам посмеялся. И когда я вспомню, представлю себе, каК гордыми сделало нас европейское наше воспитание, вообще как скрыло нас от самих себя, как свысока и с каким презрением глядим мы на тех, которые не получили подобной нам наружной полировки, как всякий из нас ставит себя чуть не святым, а о дурном говорит вечно в третьем лице,— то, признаюсь, невольно становится грустно душе… Но, простите мою нескромность, вы, впрочем, виноваты в ней сами; позвольте узнать: с кем я имею удовольствие говорить? А я ни более, ни менее, как один из тех чиновников, в должности которых выведены были лица комедии, и третьего дня только приехал из своего городка. Я бы этого не мог думать. И неужели вам не кажется после этого обидно жить и служить с такими людьми? А вот что я вам скажу на это; признаюсь, мне приходилось часто терять терпенье.

О проекте. По вопросам рекламы и сотрудничества пишите в телеграм skrpnk.

кто первый сообщил о ревизоре?почему все поверили этому...

О приезде ревизора сообщают городские помещики Бобчинский и Добчинский. Они видели какого-то по-столичному одетого молодого человека, который вот уже вторую неделю живет в трактире и не платит денег. кто приносит известие о пребывании в городе ревизора?) 115 просмотров. кто приносит известие о пребывании в городе ревизора?). Краткий пересказ «Ревизора»: 1-е действие. Городничий сообщает чиновникам новость: в город тайно едет ревизор. Они думают, что цель его прибытия: узнать, нет ли в городе предателей перед войной. Краткое содержание комедии «Ревизор» по действиям и явлениям поможет читателю познакомиться с главными героями поближе и понять в чем суть данного произведения. Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор.

«К нам едет ревизор»

Герои «Ревизора» не прекратили свое существование до наших дней. И сейчас живут и правят такие же городничие, процветает коррупция, и ревизоров на всех казнокрадов не хватает. Комедия Гоголя еще долго будет актуальна. Сочинение Что произойдет в городе после приезда настоящего ревизора Русский язык После той печально известной паузы в конце произведения… мне трудно представить, что у чиновников хватит сил начать все с самого начала. Опять бегать, пытаться угодить, стараться как-то исправить положение? Снова выглядеть неискренними друг перед другом, перед собой. Я б не смог. В конце концов, это было б просто повторение, а не вторая часть.

И еще тот обманный ревизор ведь может их выдать. Как он расписал всех и каждого в своем письме! И все-таки, если предположить, что именно могло бы произойти, то, конечно, сначала бы им проверить документы нового ревизора. Но как это сделать, если он с «секретной миссией»? Думаю, что они б наняли какого-нибудь ловкого человека, чтобы тот разведал. Жаль, что Хлестакова они уже не могут нанять, а то, думаю, он бы легко втерся в доверие к любому. И теперь они будут действовать наверняка, будут больше согласовывать друг с другом.

А что им останется? Иначе, уволят без выходного пособия. Или даже в Сибирь отправят на каторгу. Читайте также: Любовная лирика маяковского: письмо татьяне яковлевой Я думаю, что, например, Городничий все-таки не сдастся! Он ведь не устает брать подарки и взятки, всю жизнь бояться ревизии из столицы. Его жена Анна, надеюсь, постыдиться из выгоды выдавать за ревизору дочку Марию. Но, может быть, что молодая и легкомысленная Маша снова влюбится в «серьезного» человека.

Главный врач — Гибнер, наверное, выучит немного русский язык. Или ему дадут переводчика! Вдова Иванова обязательно придет жаловаться очередному ревизору, ведь есть такие люди — им бы только пожаловаться. Лука, от которого, логично, всегда пахнет луком, и так нервный и трусливый. Если у него не будет нервного срыва от всей этой ситуации, то он постарается, конечно, чтобы его учебные заведения выглядели хорошо. Показательный урок даст. Иван Кузьмич, который заведует почтой, теперь официально будет читать все-все письма, чтобы контролировать ситуацию.

Добчинский и Бобчинский, думаю, похудеют от всех этих переживаний. Но если и этот ревизор окажется обманкой, то тогда они все в городе точно бросят стараться, все разом уйдут на пенсию, будут ловить рыбу, сажать овощи, собирать грибы и ягоды. Ляпкин-Тяпкин будет охотиться, ведь это его хобби всегда и было, вместо того, чтобы нормально работать судьей. Получается, что они организуют экологическое поселение. К ним станут ездить со всей страны! Лишь бы чиновники эти умели что-то хоть делать, а не только пыль в глаза пускать ревизорам. Вариант 2 В начале рассказа мы узнаем, что чиновники приняли обычного проходимца за вполне реального чиновника, они потратили большое количество денег на угощения для него, на то чтобы его повеселить и всячески пытались угодить новому ревизору, однако в их планы никак не могло войти то, что он на самом деле может оказаться вовсе не ревизором.

Возникает вопрос, что же произойдет когда до них дойдет новость о том, что они все это время угождали непонятно, кому и сейчас перед ними предстанет настоящий новый ревизор. Гоголь делает открытый финал, который оканчивается, а том, что чиновники потратили все деньги, весь бюджет на то, чтобы угодить новому начальнику, однако город остался без изменений, все та же разруха царила в нем. Возникает лишь один вопрос «Что же может произойти с самими жителя уездного города и чиновниками? Автор специально оставил этот вопрос напоследок, давая, таким образом, самому читателю поразмыслить на этот вопрос и попытаться самому на него ответить. Именно благодаря такому исходу, такому развитию событий, мы можем только догадываться о том, как может быть окончен этот рассказ, особенно смешно было представлять самих чиновников в тех позах, в которых они застыли от изумления, когда получили столь неожиданную новость. Можно лишь представлять варианты развития событий, с точки зрения читателей существуют 2 наиболее предсказуемых. Первый вариант, когда чиновники узнают о том, что они развлекали все это время абсолютно постороннего человека, они поспешат к новому чиновнику что бы узнать какой же он на самом деле, порядочный или не очень.

Возможно, они узнают о том, что ревизор на самом деле такой же, как и тот который притворился им, в таком случае у них будет лишь один вариант развития событий и это предложить новому ревизору взятки, различные угощения и развлечения. Однако как они это обыграют становиться непонятно, ведь все что у них было пошло на увеселение мнимого ревизора. Также важно попытаться представить, что в город приехал абсолютно честный и неподкупный ревизор, который готов навести порядок и который не желает ничего кроме как наведения порядка и соблюдения закона в этом небольшом уездном городе.

Кто такой Лука Лукич?

Кому, прежде всего, городничий рекомендовал привести в порядок подведомственное заведение? Какое предположение сделал Аммос Федорович по поводу приезда к ним ревизора? Кто первым принес известие о том, что ревизор уже приехал и живет в гостинице? Кто такая Анна Андреевна?

Какие проблемы возникли у Хлестакова в гостинице? С кем он их обсуждает? Назовите пропущенное слово из речи городничего. Городничий — Добчинскому: «Слушайте: вы побегите, да бегом во все лопатки и снесите ---------------: одну в богоугодное заведение Землянике, а другую жене.

О чем спорили жена и дочь городничего, узнав о том, что к ним в дом приглашен важный гость? Про кого говорит Хлестаков из разговора с Анной Андреевной , что «…со мной на дружеской ноге.

Явление четвертое Осип с Мишкой тащат чемоданы. Осип очень голоден, о чем и сообщает Мишке. Но тот уверен, что Осип не станет кушать простые блюда.

Но Осип убеждает его в обратном. Явление пятое Хлестакова накормили в больнице, он очень доволен. Даже уточнил, всех ли проезжающих так угощают и все показывают? Городничий начинает расхваливать себя, рассказывая, как он за всем следит и за все переживает. Хлестаков решает уточнить, нет ли в городе места, где бы можно было поиграть в карты.

На что получает твердый отрицательный ответ от городничего. Явление шестое Хлестаков приезжает к городничему домой и тот начинает знакомить его со своей семьей. Хлестаков отвешивает Анне Андреевне ряд комплиментов, чем очень к себе располагает. Далее он начинает рассказывать с какими людьми он знаком и общается, что даже сам Пушкин его братом зовет. Иван Александрович начинает сочинять, что написал очень много произведений.

Приписывает себе чужие труды и заслуги. Анна Андреевна ему безоговорочно верит. Войдя во вкус, Иван Александрович приглашает всех в гости, когда те будут в Петербурге. Рассказывая, что его дом чуть ли не самый главный в городе. Хлестаков заврался так, что сообщил всем, что даже управлял департаментом.

Тем временем его собеседники очень сильно переживают. Хлестаков настолько вжился в свою роль, что ему все беспрекословно поверили. Явление седьмое Бобчинский и Добчинский обсуждают между собой Хлестакова и гадают, какое у него звание. Решили, что не меньше чем генералиссимус. Они побежали рассказывать остальным о своих впечатлениях.

Явление восьмое Анна Андреевна и Марья Антоновна по своему обычаю начинают спорить о том, на кого из них смотрел Хлестаков. Маменька доказывает, что на неё, а дочь — что на неё. Явление девятое Городничий приходит к своей жене в растерянности. Ведь он хотел напоить Хлестакова, чтобы выпытать у того правду. А в итоге узнал намного больше, чем и хотел.

Он понимает, что выпивший человек ничего таить не будет, поэтому он очень испугался рассказа Хлестакова. Явление десятое Городничий, его жена и дочь начинают расспрашивать Осипа насчет барина. И если у жены и дочери вопросы глупые, никому ненужные, то городничий пытается выяснить у него нужную информацию. За что дает Осипу денег. Деньги Осип берет.

На вопрос о строгости барина, Осип рассказывает, что барин всегда обращает внимание на то, как обращаются люди с Осипом. Городничий быстро это понимает и дает Осипу еще денег. Маменька и дочка идут поговорить о чем-то таком, что только лишь они заметили у барина. Городничий не воспринимает их речи всерьез. Явление одиннадцатое Держиморда и Свистунов приходят к городничему.

Он им приказывает стоять на входе в дом, и если только они заметят человека, который хочет принести жалобу ревизору, чтобы они гнали его взашей. Действие четвертое Явление первое Аммос Федорович, Артемий Филиппович, почтмейстер и Лука Лукич решают дать денег ревизору, но не знают, как это сделать. Поэтому они перекладывают данную обязанность друг на друга, так и не придя к общему решению. Явление второе Проснувшись, Хлестаков радуется тому, как именно его приняли. Ему понравилось и угощение, и ложе, и дочка с матушкой.

Явление третье Аммос Федорович приходит к Хлестакову, чтобы дать тому взятку. Но в самый последний момент струсил, и выронил деньги с кулака. Хлестаков видит это и просит занять ему эту сумму. Судья с радостью соглашается, тем более, что Хлестаков сказал, что вопросов к суду у него более нет. Явление четвертое К Хлестакову приходит почтмейстер с той же целью.

Они начинают разговаривать о городе. Хлестаков сам решается попросить взаймы у почтмейстера триста рублей. Тот с радостью одалживает ему эту сумму. К почте у Хлестакова так же нет вопросов, он отмечает, что почтмейстер так же замечательный человек. Явление пятое К Хлестакову приходит Лука Лукич, который от волнения даже не смог прикурить сигарку.

Хлестаков признается ему, что табачок и женщины — это его слабости.

В первую очередь мы пересказываем то, что просят наши читатели. Пожалуйста, сообщите нам, если не нашли нужного пересказа. Название произведения: Автор произведения имя и фамилия : Напишите свой пересказ В «Народном Брифли» мы вместе пересказываем книги.

Предпринимаемые меры для встречи ревизора в комедии ревизор сочинение

Таким образом, жители города были первыми, кто узнал о ревизоре, и их волнение и тревога привели к тому, что сообщение о его прибытии достигло и городских властей, заставив их начать борьбу с возможными последствиями проверки. Комедия Н. В. Гоголя «Ревизор» заканчивается известием о том, что приехал настоящий проверяющий. В каждом ведомстве города N дела идут плохо. В больницах людям не дают выздороветь, пускают всё на самотёк. Комната дома городничего. Явление 1. Всем собравшимся чиновникам городничий сообщает пренеприятное известие о том, что в их город едет ревизор, причем инкогнито. Для всех чиновников приезд ревизора крайне неприятен.

Ревизор краткое содержание

В другом сценарии может оказаться, что настоящий ревизор — честный человек, добросовестно выполняющий свою работу. Он ни при каких условиях не согласится принять взятку и закрыть глаза на беззаконие, царящее в городе. Церкви в уездном городе нет. Какую версию событий по этому поводу напоминает Городничий чиновникам? реагирует Городничий на новость о том, что ревизор уже в городе? кто приносит известие о пребывании в городе ревизора?) 115 просмотров. кто приносит известие о пребывании в городе ревизора?).

Тест «Ревизор»

Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! Вот я вам прочту письмо, которое получил я от Андрея Ивановича Чмыхова, которого вы, Артемий Филиппович, знаете. Вот что он пишет: «Любезный друг, кум и благодетель бормочет вполголоса, пробегая скоро глазами...

Входит почтмейстер. Хлестаков берёт у него «взаймы» и говорит, что нет замечаний по части почтового дела. Входит смотритель училищ, Лука Лукич сильно волнуется, голос его дрожит, но и он даёт деньги Хлестакову и уходит. Входит Земляника. Смотритель богоугодных заведений доносит на остальных чиновников города. Хлестаков просит «взаймы» 400 рублей.

Артемий Филиппович отдаёт ему деньги. Входят Бобчинский и Добчинский. Хлестаков просит у них тысячу рублей, но получает лишь 65 рублей. Хлестаков один, разговаривает с собой. Он понял, что его по ошибке приняли за важного государственного чиновника, и просит Осипа принести бумагу и чернила — опишет этот нелепый случай для статьи в Петербурге. Осип предлагает Хлестакову уезжать из города. Но «ревизор» продолжает писать письмо своему другу Тряпичкину и смеётся. Пришли купцы, но их не пускают.

Купцы просят Хлестакова защитить их от городничего, который требует, чтобы подарки ему дарили на именины дважды в год, отнимает лучший товар. Появляются унтер-офицерская вдова и слесарша. Женщины жалуются на городничего, называют его мошенником. Слесарша рассказывает, как её мужа в солдаты забрали не по справедливости вместо сына портного. Унтер-офицерша сетует, что по ошибке её высекли. Хлестаков обещает разобраться. Явление 12. Хлестаков кокетничает с Марьей Антоновной, признаётся ей в любви и встаёт на колени.

Явление 13. Входит Анна Андреевна, прогоняет дочь. Хлестаков встает на колени перед Анной Андреевной, клянётся, что на самом деле любит её. Явление 14.

Пояснение: В пьесе «Ревизор» учитель рассказывал о губернаторе, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения о том, как власть может быть коррумпированной и несправедливой. Пояснение: Городничий был заинтересован в том, чтобы заранее узнать о приезде ревизора, поэтому он подговаривал и уговаривал почтмейстера на незаконные действия.

Пояснение: В произведении «Ревизор» молодой чиновник Хлестаков направлялся в губернию Подмарьинскую, где должна была состояться проверка города. Ты знаешь ответ, а друзья - нет... Делись жмотяра!

Все мы знаем развязку этой комедии. Тут уже становится не важно, кто первый сообщил о ревизоре. Все оказывается обманом и непростительным промахом.

Откуда в город должен был приехать ревизор

Гоголь «Ревизор», действие 1 – краткое содержание. Явление 1. Городничий Антон Антонович Сквозник-Дмухановский (см. его краткую характеристику) собирает у себя отцов города и сообщает им пренеприятное известие: «К нам едет ревизор». В городе узнали о приезде ревизора, приняли за него проезжего писаря и начали всячески ублажать, давать взятки. Городничий собирает чиновников и сообщает им «пренеприятное известие» – в город вскоре приедет ревизор с «секретным предписаньем».

«Ревизор»: краткое содержание комедии Гоголя

Первым сообщил о ревизоре городничий, а Добчинский и Бобчинский подумали, что ревизором является Хлестаков. Остальные чиновники поверили этому сообщению, потому что привыкли считать слухи самым надёжным методом получения информации. здесь речь идёт о настоящем ревизоре. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?». Кроме того, дурно, что у вас высушивается в самом присутствии всякая дрянь и над самым шкапом с бумагами охотничий арапник. Я знаю, вы любите охоту, но все на время лучше его принять, а там, как проедет ревизор, пожалуй, опять его можете повесить. В самом начале пьесы о приезде в город ревизора сообщает Городничий. Он зачитывает своим подчиненным письмо с "пренеприятнейшим известием". Городничий также рассуждает, что ревизор, возможно, приехал и живет где-нибудь инкогнито.

История создания

Кошелев Вячеслав | | Журнал «Литература» № 14/2005
Краткое содержание
Откуда в город должен был приехать ревизор
Кто первый сообщил о ревизоре почему все
Похожие вопросы и ответы:

Кто 1 приносит новость о том что ревизор уже в городе