Закажите книгу «Мартин Иден» от автора Лондон, Джек ISBN: 978-5-17-087985-4, с доставкой и по низкой цене. Более 3 000 000 книг, сувениров и канцтоваров в Буквоеде. События книги разворачиваются в XX веке, в американском городке Окленд, штат Калифорния. Её главный герой – двадцатилетний необразованный моряк по имени Мартин Иден. Настоящее издание составили автобиографический роман Джека Лондона «Мартин Иден» (1909) и повесть «Зов предков» (1903). ? Роман Джека Лондона «Мартин Иден» во многом пересекается с историей "Великого Гэтсби", это не скучная классика, а вполне себе актуальная история молодого человека.
«Martin Eden» by Jack London
- «Мартин Иден»: каким получился герой Джека Лондона столетие спустя
- Краткое содержание
- 110 комментариев
- Мартин Иден (2019) фильм смотреть онлайн бесплатно в хорошем качестве HD 1080
Джек Лондон. Мартин Иден или Прыжок в бездну
Martin Eden struggles to rise above his destitute, proletarian circumstances through an intense and passionate pursuit of self-education, hoping to achieve a place among the literary elite. Итальянская мелодрама по роману Джека Лондона. Смотрите онлайн фильм Мартин Иден на Кинопоиске. Интересные рецензии пользователей на книгу Мартин Иден Джек Лондон: качество серии без нареканий. плотная бумага и хороший шрифт. произведение, которое. Знаменитый роман Джека Лондона «Мартин Иден» впервые был опубликован в 1908-1909 годах на страницах издания «Пасифик Мансли». В 1909 году роман вышел отдельной книгой. Закажите книгу «Мартин Иден» от автора Лондон, Джек ISBN: 978-5-17-087985-4, с доставкой и по низкой цене. Более 3 000 000 книг, сувениров и канцтоваров в Буквоеде.
«Мартин Иден» на английском языке с параллельным переводом
Он забыл о своей неуклюжей походке и подошел к картине вплотную. Красоты как не бывало. Он с недоумением взирал на то, что теперь казалось грубой мазней. Затем он отошел. И тотчас же картина снова стала прекрасной. Он не имел понятия о живописи. До сих пор он видал лишь литографии, которые были одинаково гладки и отчетливы вблизи и издали. Правда, в витринах магазинов он видел картины, написанные красками, но стекло не позволяло разглядеть их как следует. Он оглянулся на своего друга, читавшего письмо, и увидел на столе книги. Его глаза загорелись жадностью, как у голодного при виде пищи. Он невольно шагнул к столу, все так же вперевалку, и начал с волнением перебирать книги.
Он глядел на заглавия и имена авторов, читал отдельные фразы в тексте, ласкал книги глазами и руками и вдруг узнал книгу, которую недавно читал. Но, кроме этой одной книги, все другие были ему совершенно неизвестны, так же как и их авторы. Ему попался томик Суинберна, и он стал читать, забыв, где находится; лицо его разгорелось. Дважды он закрывал книгу, чтобы посмотреть имя автора, указательным пальцем заложив страницу. Он запомнит имя. У этого Суинберна были, видно, острые глаза, он умел видеть очертания и краски. Но кто он такой? Умер он лет сто тому назад, как большинство поэтов, или жив и еще пишет? Он перевернул заглавную страницу. Да, он написал и другие книги.
Ладно, завтра же утром он пойдет в публичную библиотеку и попробует достать что-нибудь из сочинений этого Суинберна. Он так увлекся чтением, что не заметил, как в комнату вошла молодая женщина. Его заставил опомниться голос Артура, сказавшего вдруг: — Руфь! Это мистер Иден. Книга захлопнулась, и, прежде чем повернуться, он весь задрожал от нового, еще неизведанного ощущения, которое в нем вызвал не приход девушки, а слова ее брата. В его мускулистом теле жила обостренная чувствительность. Под малейшим воздействием внешнего мира его чувства и мысли вспыхивали и играли, как пламя. Он был необычайно восприимчив и отзывчив, а его пылкое воображение все время работало, устанавливая взаимоотношения между вещами, сходство и различие. Слова «мистер Иден» — вот что заставило его вздрогнуть. Он, которого всю жизнь звали «Иден», или «Мартин Иден», или просто «Мартин», — вдруг «мистер».
Его ум внезапно превратился в огромную камеру-обскуру, и перед ним бесконечной вереницей пронеслись разные картины его жизни: кочегарки, трюмы, доки, пристани, тюрьмы и трактиры, больницы и мрачные трущобы; все это нанизалось на один стержень — форму обращения, к которой он там привык. Он обернулся и увидел девушку. Беспорядочные видения, возникшие в его памяти, сразу исчезли. Это было бледное, воздушное создание с большими голубыми одухотворенными глазами, с массой золотых волос. Он не знал, как она одета, — знал лишь, что наряд на ней такой же чудесный, как и она сама. Он мысленно сравнивал ее с бледнозолотистым цветком на тонком стебле. Нет, скорей она дух, божество, богиня, — такая возвышенная красота не может быть земной. Или в самом деле правду говорят книги, и в других, высших кругах общества много таких, как она? Вот ее бы воспеть этому Суинберну. Может быть, он и думал о ком-нибудь, похожем на нее, когда описывал Изольду в книге, которая лежит там, на столе.
Вся эта смена мыслей, видений и чувств заняла одно мгновение. Внешние события шли своей чередой, без перерывов. Руфь протянула ему руку, и он заметил, как прямо смотрела она ему в глаза во время крепкого, совсем мужского рукопожатия. Женщины, которых он знавал, не так пожимали руку. Они вообще редко здоровались за руку. Его снова захлестнул целый поток пестрых картин, воспоминаний о том, как он знакомился с разными женщинами. Но он откинул все эти воспоминания и смотрел на нее. Такой он еще никогда не видел. Женщины, которых он знавал. Немедленно рядом с ней выстроились «те» женщины.
В течение секунды, показавшейся вечностью, он словно стоял посреди портретной галереи, в которой она занимала центральное место, а вокруг теснились женщины, которых надо было оцепить, окинув беглым взглядом, и сопоставить с нею. Он увидел худые, болезненные лица фабричных работниц и задорных девчонок с городской окраины; увидел скотниц с огромных скотоводческих ранчо и смуглых, курящих сигары жительниц Старой Мексики. Потом замелькали похожие на кукол японки, семенящие на деревянных подошвах, женщины Евразии с тонкими чертами лица, уже отмеченные признаками вырождения; за ними пышнотелые женщины островов Великого океана, темнокожие и украшенные цветами.
В жизни всё бывает — Мартин без конца получал отказы от журналов и газет, но когда тот уже отчаялся хоть как-то заявить о себе на литературном поприще, издатели вдруг соглашаются напечатать малозначительную для Идена поэму, и всё заверте… Гадалка — одна из сестёр в шутку гадает по руке Мартина и вдохновляет его на стихотворение «Гадалка». Её муж сначала требует уничтожить стихотворение, но после того, как Мартин прославился, с гордостью всем указывает, что стихотворение посвящено его жене. Дорогой ценой — Мартин всё-таки стал знаменитым, но любимая девушка от него отвернулась, да и сам герой в конце понял, что окружающий его мир полон напускной фальши. Изменившаяся мораль — в глазах общества Мартин круглый дурак и вечный фантазёр, который паразитирует за счёт других — и в какой-то степени это правда. Но такое порицалось в то время, сейчас это чуть ли не норма. Отсюда вытекает, что весь роман — это такое На тебе! Коронный момент — для Мартина таковым стало знакомство с Бриссенденом. А когда тот стал знаменитым, вдруг решили подружиться с ним. Сюда же относится и семейство Морзов. В эпизоде в гостинице — Руфь. Маленький герой и большая война — в переносном смысле борьба Идена с бюрократическим аппаратом литературного и журнального бизнеса. Момент характеристики — для читателя это воспоминание Мартина о юношеской вражде с уличным мальчишкой и последующей за ней дракой, в которой он дал себе слово стоять до конца и не упасть в грязь лицом. Морская походка — Мартин. Современный читатель не представляет, что это за такая «морская походка», а во времена Лондона читатель мог легко вспомнить походку бывалых моряков. МТА — в хорошем смысле Мартин. Пытался работать во всех направлениях: беллетристика, юмор, эссе, политические статьи, стихи. Но вариант с фитильком, так как талантом не обделен. Начитавшись Шекспира, взял да и изваял драму белым стихом! Получилось МТА в плохом смысле. Когда в зените славы Мартина один поганый журнальчик стал выпрашивать у знаменитого автора «хоть что-то» для публикации, Мартин отправил им эту драму. Журнальчик был освистан за якобы попытку выдать продукты жизнедеятельности литературных афроамериканцев за труд живого классика. А ещё он намеренно создавал низкопробные сочинения , которые "терпеть не мог, издевался над ними, но они-то шли успешно ". Несчастливый конец — во всей красе. Впрочем, для потерявшего волю к жизни Мартина представить хэппи-энд очень тяжело. Поломанные уши, сломанный нос, набитые кулаки — по шрамам на ладонях Лиззи Мартин угадывает, что работает она на консервной фабрике. Сам Мартин в юношестве сломал руку в драке. Иногда Мартину приходилось выколачивать гонорары из журналов буквально. Иногда в редакции попадались тоже не дураки подраться. Приключения автора — многие сюжетные элементы Лондон целиком и полностью брал из собственной биографии: как и Иден, Джек был матросом, горбатился в прачечной, был безнадёжно влюблён в девушку из богатого общества и еле-еле стал писателем. Примитивная мечта — Мартин, неквалифицированный рабочий, мечтал о богатстве, славе и статусе. Всё это он заполучил. Хоть вешайся, до того тоскливо! Это даже получило официальное название «синдром Мартина Идена». Вообще-то мечтал он о Руфи, а всё вышеперечисленное нужно было её родителям во всяком случае, Мартину казалось, что именно родителям, а не самой Руфи. Стрекозы против муравьёв.
Сейчас, конечно, ницшеанские мотивы уже не актуальны, но основная его идея по-прежнему благородна… Настоящий мужчина не боится трудностей, не совершает предательства, не отступает перед врагом и всегда готов защитить любимую женщину. Звучит банально?
Автор акцентирует внимание на том, что знания и умение красиво говорить ,, перерождают" человека. Поэтому в этой части произведения, где Мартин экономит на еде, не спит ночами, грезит о любви, то и дело закладывает вещи, но имеет главную цель - выпустить в печать свои произведения - вызывает симпатию у читателей. Говоря о характере юноши, стоит сказать, что в большинстве случаев, его можно считать примером для подражания. Также во время прочтения на ум пришла ассоциация с графом Монте-Кристо, или Эдмоном Дантесом. Как и Мартин, Монте-Кристо волью судьбы потерял счастье, которое было так близко , но ,в конце концов, разбогател. Только Мартину это удалось с помощью своего нечеловеческого труда, а Эдмону - случайно найденного богатства. Если сравнивать этих двух персонажей, можно сказать, что Монте-Кристо, мстя, оказался болен ,,живым" , потому что у него была цель, а у Мартина, после разочарования в жизни, вовсе пропало желание существовать.
Краткое содержание «Мартин Иден»
Слова "мистер Иден" — вот что заставило его вздрогнуть. Он, которого всю жизнь звали "Иден", или "Мартин Иден", или просто "Мартин", — вдруг "мистер". Мартин Иден. Жанр: Классическая проза. Автор: Джек Лондон. Смотреть онлайн фильм Мартин Иден (Martin Eden, 2019) в онлайн-кинотеатре Okko. Высокое качество. Смотреть онлайн фильм Мартин Иден (Martin Eden, 2019) в онлайн-кинотеатре Okko. Высокое качество. Вы можете скачивать бесплатно Джек Лондон Мартин Иден без необходимости регистрации в различных форматах: epub (епаб), fb2 (фб2), mobi (моби), pdf (пдф). описание, сюжет, главные герои, рейтинг читателей, рецензии и отзывы. Узнайте, о чем книга Мартин Иден на портале КнигоПоиск.
Джек Лондон "Мартин Иден": обзор книги
Им двигало подлое желание показать родным во всей неприглядности «необразованного чурбана» и вдоволь повеселиться, наблюдая за его поведением. Однако планам Артура не суждено было сбыться: Мартин, моментально подключив врожденную наблюдательность и «мгновенную обучаемость» , смог достойно преподнести себя и увлечь все семейство рассказами о своих приключениях. Главы 3—5 После непростого испытания в доме Морзов и знакомства с Руфь, Мартин возвращается домой, словно пьяный. Он живет вместе со своей сестрой Гертрудой и ее мужем — лавочником по имени Бернард Хиггинботам, при виде которого «в Мартине всегда поднималось отвращение». Это лицемерный, жадный, подлый человек, который тиранит всю семью. Устроившись на кровати в своей тесной каморке, Мартин принимается мечтать о Руфь. Одна мысль об этой девушке облагораживает и очищает его, побуждает стать лучше.
Молодой человек твердо решает уделять больше времени своему образованию, культуре, гигиене, чтобы достигнуть уровня своей возлюбленной. Главы 6—8 Герой записывается сразу в две библиотеки, открыв в них несколько абонементов — на себя, двух сестер и подмастерье Джима. До поздней ночи он читает книги, но постоянное чтение только «разжигало аппетит, и голод усиливался». Кроме того, в сознании юноши происходит «нравственный переворот» , и он начинает с особой тщательностью следить за своей гигиеной: регулярно чистить зубы, «скрести руки щеткой для мытья посуды» , каждое утро обливаться холодной водой. Мартин перестает выпивать, ведь теперь его постоянно пьянит Руфь, книги, ощущение чистоты. Мартин отчаянно ищет встречи с Руфь.
Он просит совета у библиотекаря, как лучше договориться с ней о встрече, и тот предлагает позвонить девушке. При встрече Руфь тотчас замечает небольшие перемены к лучшему в облике моряка. Девушка чувствует к нему «жалость и нежность» , и искреннее желание помочь. Она советует Мартину сначала получить среднее образование, а затем и высшее. Однако ни у юноши, ни у его семьи таких денег нет, и единственным шансом восполнить пробелы в знаниях является самообразование. Руфь берется помочь целеустремленному молодому человеку и незаметно для себя влюбляется в него.
Главы 9—16 Растратив все свои сбережения, Мартин вынужден отправиться в далекое путешествие на Соломоновы острова. За восемь месяцев плавания он не только прилично заработал, но и умудрился «много заниматься и много прочесть». По возвращении в Окленд Мартин не спешит к Руфь: он хочет встретить ее только после того, как «напишет очерк про охотников за сокровищами». Он мечтает написать повесть и опубликовать ее в газете, чтобы предстать перед дамой сердца в наилучшем свете. Однако его честолюбивым планам не суждено сбыться: редакторы возвращают ему рукописи, так и не напечатав их. Мартина постигает еще одно разочарование: он проваливает вступительные экзамены в среднюю школу.
Мартин продолжает заниматься саморазвитием, и настоящей сенсацией для юноши становится Спенсер со своей философией о единстве мира. Ступень за ступенью Мартин восходит «на высоты интеллектуальной жизни» «недоступно, открывает ему свои тайны».
Но не все в романе списано с жизни Лондона. Хотя он имеет много сходств со своим героем — оба моряки из рабочего класса и писатели с ошеломительным успехом — судьба Мартина Идена гораздо более трагична.
Отношения с Руфью Морз заранее были обречены на провал ввиду пропасти в социальном положении обоих. Тогда, в начале 20 века, встать на ноги и достичь высот будучи ребенком из рабочей семьи было чем-то фантастичным. И только смельчаки вроде Идена, которые были готовы месяцами сидеть над учебниками, изучая математику, родной язык, этикет и избавляясь от жаргона могли заработать мизерный шанс на успех. Но шанс этот был настолько маленьким, что девушки из высшего общества должны были сто раз подумать, перед тем как связать свою жизнь с бедняком.
Но Мартина Идена трудности не пугали. После прочтения сотен книг мир вокруг менялся, приобретал краски, казался свежим и насыщенным. Вместе с ним преображался и главный герой.
Upon that he was resolved. But in the meantime, talk he must, and it must be his own talk, toned down, of course, so as to be comprehensible to them and so as not to shook them too much. Martin Eden nodded. He had caught a glimpse of the apparently illimitable vistas of knowledge. What he saw took on tangibility. His abnormal power of vision made abstractions take on concrete form. In the alchemy of his brain, trigonometry and mathematics and the whole field of knowledge which they betokened were transmuted into so much landscape. The vistas he saw were vistas of green foliage and forest glades, all softly luminous or shot through with flashing lights. In the distance, detail was veiled and blurred by a purple haze, but behind this purple haze, he knew, was the glamour of the unknown, the lure of romance. It was like wine to him. Here was adventure, something to do with head and hand, a world to conquer—and straightway from the back of his consciousness rushed the thought, conquering, to win to her, that lily-pale spirit sitting beside him. The glimmering vision was rent asunder and dissipated by Arthur, who, all evening, had been trying to draw his wild man out. Martin Eden remembered his decision. He had been a member of the crew of the smuggling schooner Halcyon when she was captured by a revenue cutter. He saw with wide eyes, and he could tell what he saw. He brought the pulsing sea before them, and the men and the ships upon the sea. He communicated his power of vision, till they saw with his eyes what he had seen. And while he talked, the girl looked at him with startled eyes. His fire warmed her. She wondered if she had been cold all her days. She wanted to lean toward this burning, blazing man that was like a volcano spouting forth strength, robustness, and health. She felt that she must lean toward him, and resisted by an effort. Then, too, there was the counter impulse to shrink away from him. She was repelled by those lacerated hands, grimed by toil so that the very dirt of life was ingrained in the flesh itself, by that red chafe of the collar and those bulging muscles. His roughness frightened her; each roughness of speech was an insult to her ear, each rough phase of his life an insult to her soul. And ever and again would come the draw of him, till she thought he must be evil to have such power over her. All that was most firmly established in her mind was rocking. His romance and adventure were battering at the conventions. Before his facile perils and ready laugh, life was no longer an affair of serious effort and restraint, but a toy, to be played with and turned topsy-turvy, carelessly to be lived and pleasured in, and carelessly to be flung aside. This man from outer darkness was evil. Her mother saw it, and her mother was right. The fire of him was no longer warm, and the fear of him was no longer poignant. Later, at the piano, she played for him, and at him, aggressively, with the vague intent of emphasizing the impassableness of the gulf that separated them. Her music was a club that she swung brutally upon his head; and though it stunned him and crushed him down, it incited him. He gazed upon her in awe. In his mind, as in her own, the gulf widened; but faster than it widened, towered his ambition to win across it. But he was too complicated a plexus of sensibilities to sit staring at a gulf a whole evening, especially when there was music. He was remarkably susceptible to music. It was like strong drink, firing him to audacities of feeling,—a drug that laid hold of his imagination and went cloud-soaring through the sky. It banished sordid fact, flooded his mind with beauty, loosed romance and to its heels added wings. He did not understand the music she played. It was different from the dance-hall piano-banging and blatant brass bands he had heard. But he had caught hints of such music from the books, and he accepted her playing largely on faith, patiently waiting, at first, for the lifting measures of pronounced and simple rhythm, puzzled because those measures were not long continued. Just as he caught the swing of them and started, his imagination attuned in flight, always they vanished away in a chaotic scramble of sounds that was meaningless to him, and that dropped his imagination, an inert weight, back to earth. Once, it entered his mind that there was a deliberate rebuff in all this. He caught her spirit of antagonism and strove to divine the message that her hands pronounced upon the keys. Then he dismissed the thought as unworthy and impossible, and yielded himself more freely to the music. The old delightful condition began to be induced. His feet were no longer clay, and his flesh became spirit; before his eyes and behind his eyes shone a great glory; and then the scene before him vanished and he was away, rocking over the world that was to him a very dear world. The known and the unknown were commingled in the dream-pageant that thronged his vision. He entered strange ports of sun-washed lands, and trod market-places among barbaric peoples that no man had ever seen. The scent of the spice islands was in his nostrils as he had known it on warm, breathless nights at sea, or he beat up against the southeast trades through long tropic days, sinking palm-tufted coral islets in the turquoise sea behind and lifting palm-tufted coral islets in the turquoise sea ahead. Swift as thought the pictures came and went. One instant he was astride a broncho and flying through the fairy-colored Painted Desert country; the next instant he was gazing down through shimmering heat into the whited sepulchre of Death Valley, or pulling an oar on a freezing ocean where great ice islands towered and glistened in the sun. He lay on a coral beach where the cocoanuts grew down to the mellow-sounding surf. The hulk of an ancient wreck burned with blue fires, in the light of which danced the hula dancers to the barbaric love-calls of the singers, who chanted to tinkling ukuleles and rumbling tom-toms. It was a sensuous, tropic night. In the background a volcano crater was silhouetted against the stars. Overhead drifted a pale crescent moon, and the Southern Cross burned low in the sky. He was a harp; all life that he had known and that was his consciousness was the strings; and the flood of music was a wind that poured against those strings and set them vibrating with memories and dreams. He did not merely feel. Sensation invested itself in form and color and radiance, and what his imagination dared, it objectified in some sublimated and magic way. Past, present, and future mingled; and he went on oscillating across the broad, warm world, through high adventure and noble deeds to Her—ay, and with her, winning her, his arm about her, and carrying her on in flight through the empery of his mind. And she, glancing at him across her shoulder, saw something of all this in his face. It was a transfigured face, with great shining eyes that gazed beyond the veil of sound and saw behind it the leap and pulse of life and the gigantic phantoms of the spirit. She was startled. The raw, stumbling lout was gone. The ill-fitting clothes, battered hands, and sunburned face remained; but these seemed the prison-bars through which she saw a great soul looking forth, inarticulate and dumb because of those feeble lips that would not give it speech. Only for a flashing moment did she see this, then she saw the lout returned, and she laughed at the whim of her fancy. But the impression of that fleeting glimpse lingered, and when the time came for him to beat a stumbling retreat and go, she lent him the volume of Swinburne, and another of Browning—she was studying Browning in one of her English courses. He seemed such a boy, as he stood blushing and stammering his thanks, that a wave of pity, maternal in its prompting, welled up in her. She did not remember the lout, nor the imprisoned soul, nor the man who had stared at her in all masculineness and delighted and frightened her. He pulled on his cap, lurched desperately through the doorway, and was gone. I asked him this afternoon. It came out with a brown rice paper and a pinch of Mexican tobacco, which were deftly rolled together into a cigarette. He drew the first whiff of smoke deep into his lungs and expelled it in a long and lingering exhalation. A cold drizzle was falling, but he bared his head to it and unbuttoned his vest, swinging along in splendid unconcern. He was only dimly aware that it was raining. He was in an ecstasy, dreaming dreams and reconstructing the scenes just past. He had met the woman at last—the woman that he had thought little about, not being given to thinking about women, but whom he had expected, in a remote way, he would sometime meet. He had sat next to her at table. He had felt her hand in his, he had looked into her eyes and caught a vision of a beautiful spirit;—but no more beautiful than the eyes through which it shone, nor than the flesh that gave it expression and form. He did not think of her flesh as flesh,—which was new to him; for of the women he had known that was the only way he thought. Her flesh was somehow different. He did not conceive of her body as a body, subject to the ills and frailties of bodies. Her body was more than the garb of her spirit. It was an emanation of her spirit, a pure and gracious crystallization of her divine essence. This feeling of the divine startled him. It shocked him from his dreams to sober thought. No word, no clew, no hint, of the divine had ever reached him before. He had never believed in the divine. He had always been irreligious, scoffing good-naturedly at the sky-pilots and their immortality of the soul. There was no life beyond, he had contended; it was here and now, then darkness everlasting. But what he had seen in her eyes was soul—immortal soul that could never die. No man he had known, nor any woman, had given him the message of immortality. But she had. She had whispered it to him the first moment she looked at him. Her face shimmered before his eyes as he walked along,—pale and serious, sweet and sensitive, smiling with pity and tenderness as only a spirit could smile, and pure as he had never dreamed purity could be. Her purity smote him like a blow. It startled him. He had known good and bad; but purity, as an attribute of existence, had never entered his mind. And now, in her, he conceived purity to be the superlative of goodness and of cleanness, the sum of which constituted eternal life. And promptly urged his ambition to grasp at eternal life. He was not fit to carry water for her—he knew that; it was a miracle of luck and a fantastic stroke that had enabled him to see her and be with her and talk with her that night. It was accidental. There was no merit in it. He did not deserve such fortune. His mood was essentially religious. He was humble and meek, filled with self-disparagement and abasement. In such frame of mind sinners come to the penitent form. He was convicted of sin. But as the meek and lowly at the penitent form catch splendid glimpses of their future lordly existence, so did he catch similar glimpses of the state he would gain to by possessing her. But this possession of her was dim and nebulous and totally different from possession as he had known it. Ambition soared on mad wings, and he saw himself climbing the heights with her, sharing thoughts with her, pleasuring in beautiful and noble things with her. It was a soul-possession he dreamed, refined beyond any grossness, a free comradeship of spirit that he could not put into definite thought. He did not think it. For that matter, he did not think at all. Sensation usurped reason, and he was quivering and palpitant with emotions he had never known, drifting deliciously on a sea of sensibility where feeling itself was exalted and spiritualized and carried beyond the summits of life. By God! Martin Eden came back to earth. His was a fluid organism, swiftly adjustable, capable of flowing into and filling all sorts of nooks and crannies. It was crowded with youths and young men who were singing songs and ever and again barking out college yells. He studied them curiously. They were university boys. They went to the same university that she did, were in her class socially, could know her, could see her every day if they wanted to. He wondered that they did not want to, that they had been out having a good time instead of being with her that evening, talking with her, sitting around her in a worshipful and adoring circle. His thoughts wandered on. He noticed one with narrow-slitted eyes and a loose-lipped mouth. That fellow was vicious, he decided. On shipboard he would be a sneak, a whiner, a tattler. He, Martin Eden, was a better man than that fellow. The thought cheered him. It seemed to draw him nearer to Her. He began comparing himself with the students. He grew conscious of the muscled mechanism of his body and felt confident that he was physically their master. But their heads were filled with knowledge that enabled them to talk her talk,—the thought depressed him. But what was a brain for? What they had done, he could do. They had been studying about life from the books while he had been busy living life. His brain was just as full of knowledge as theirs, though it was a different kind of knowledge. How many of them could tie a lanyard knot, or take a wheel or a lookout? His life spread out before him in a series of pictures of danger and daring, hardship and toil. He remembered his failures and scrapes in the process of learning. He was that much to the good, anyway. Later on they would have to begin living life and going through the mill as he had gone. Very well. While they were busy with that, he could be learning the other side of life from the books. Martin Eden got off at this corner. He stared up for a moment at the sign. It carried a message to him beyond its mere wording. A personality of smallness and egotism and petty underhandedness seemed to emanate from the letters themselves. Bernard Higginbotham had married his sister, and he knew him well. He let himself in with a latch-key and climbed the stairs to the second floor. Here lived his brother-in-law. The grocery was below. There was a smell of stale vegetables in the air. As he groped his way across the hall he stumbled over a toy-cart, left there by one of his numerous nephews and nieces, and brought up against a door with a resounding bang. She was patching a pair of his trousers, while his lean body was distributed over two chairs, his feet dangling in dilapidated carpet-slippers over the edge of the second chair. He glanced across the top of the paper he was reading, showing a pair of dark, insincere, sharp-staring eyes. Martin Eden never looked at him without experiencing a sense of repulsion. What his sister had seen in the man was beyond him. The other affected him as so much vermin, and always aroused in him an impulse to crush him under his foot. The eyes, weasel-like and cruel, were looking at him complainingly. You should be more careful. He gazed across the monstrous sordidness of soul to a chromo on the wall. It surprised him. He had always liked it, but it seemed that now he was seeing it for the first time. It was cheap, that was what it was, like everything else in this house. His mind went back to the house he had just left, and he saw, first, the paintings, and next, Her, looking at him with melting sweetness as she shook his hand at leaving. Good night. Good night, Gertrude. Higginbotham cautioned him. He felt the blood crawl in his veins, but controlled himself and closed the door softly behind him. Higginbotham looked at his wife exultantly. All day he effaced himself in the store, reserving for the evening, with his family, the privilege of being himself. His wife sighed and remained silent. She was a large, stout woman, always dressed slatternly and always tired from the burdens of her flesh, her work, and her husband. Higginbotham went on accusingly. You know that. They were agreed that Martin had come home drunk. Higginbotham snorted, suddenly, in the silence for which his wife was responsible and which he resented. Sometimes he almost wished she would oppose him more. Higginbotham liked the word, which was a new one in his vocabulary, recently gleaned from a newspaper column. Higginbotham resumed the newspaper. Higginbotham snorted. This was unqualified defiance. Higginbotham made no reply. Her revolt faded away, her spirit wilting down into her tired flesh. Her husband was triumphant. He had her. His eyes snapped vindictively, while his ears joyed in the sniffles she emitted. He extracted great happiness from squelching her, and she squelched easily these days, though it had been different in the first years of their married life, before the brood of children and his incessant nagging had sapped her energy. CHAPTER IV Martin Eden, with blood still crawling from contact with his brother-in-law, felt his way along the unlighted back hall and entered his room, a tiny cubbyhole with space for a bed, a wash-stand, and one chair. Higginbotham was too thrifty to keep a servant when his wife could do the work. Martin placed the Swinburne and Browning on the chair, took off his coat, and sat down on the bed. A screeching of asthmatic springs greeted the weight of his body, but he did not notice them. He started to take off his shoes, but fell to staring at the white plaster wall opposite him, broken by long streaks of dirty brown where rain had leaked through the roof. On this befouled background visions began to flow and burn. It delighted his ear, and he grew intoxicated with the repetition of it. Each time he murmured it, her face shimmered before him, suffusing the foul wall with a golden radiance. This radiance did not stop at the wall. It extended on into infinity, and through its golden depths his soul went questing after hers. The best that was in him was out in splendid flood. The very thought of her ennobled and purified him, made him better, and made him want to be better. This was new to him. He had never known women who had made him better. They had always had the counter effect of making him beastly. He did not know that many of them had done their best, bad as it was. Never having been conscious of himself, he did not know that he had that in his being that drew love from women and which had been the cause of their reaching out for his youth. Though they had often bothered him, he had never bothered about them; and he would never have dreamed that there were women who had been better because of him. Always in sublime carelessness had he lived, till now, and now it seemed to him that they had always reached out and dragged at him with vile hands. This was not just to them, nor to himself. But he, who for the first time was becoming conscious of himself, was in no condition to judge, and he burned with shame as he stared at the vision of his infamy. He got up abruptly and tried to see himself in the dirty looking-glass over the wash-stand. He passed a towel over it and looked again, long and carefully. It was the first time he had ever really seen himself. His eyes were made for seeing, but up to that moment they had been filled with the ever changing panorama of the world, at which he had been too busy gazing, ever to gaze at himself. He saw the head and face of a young fellow of twenty, but, being unused to such appraisement, he did not know how to value it. Above a square-domed forehead he saw a mop of brown hair, nut-brown, with a wave to it and hints of curls that were a delight to any woman, making hands tingle to stroke it and fingers tingle to pass caresses through it. But he passed it by as without merit, in Her eyes, and dwelt long and thoughtfully on the high, square forehead,—striving to penetrate it and learn the quality of its content. What kind of a brain lay behind there? What was it capable of? How far would it take him? Would it take him to her? He wondered if there was soul in those steel-gray eyes that were often quite blue of color and that were strong with the briny airs of the sun-washed deep. He wondered, also, how his eyes looked to her. He tried to imagine himself she, gazing into those eyes of his, but failed in the jugglery. He did not know her way of life. She was wonder and mystery, and how could he guess one thought of hers? Well, they were honest eyes, he concluded, and in them was neither smallness nor meanness. The brown sunburn of his face surprised him. He had not dreamed he was so black. He rolled up his shirt-sleeve and compared the white underside if the arm with his face. Yes, he was a white man, after all. But the arms were sunburned, too. He twisted his arm, rolled the biceps over with his other hand, and gazed underneath where he was least touched by the sun. It was very white. He laughed at his bronzed face in the glass at the thought that it was once as white as the underside of his arm; nor did he dream that in the world there were few pale spirits of women who could boast fairer or smoother skins than he—fairer than where he had escaped the ravages of the sun. At times, so tightly did they draw, the mouth became stern and harsh, even ascetic. They were the lips of a fighter and of a lover. They could taste the sweetness of life with relish, and they could put the sweetness aside and command life. The chin and jaw, strong and just hinting of square aggressiveness, helped the lips to command life. Strength balanced sensuousness and had upon it a tonic effect, compelling him to love beauty that was healthy and making him vibrate to sensations that were wholesome. They were white and strong and regular, he decided, as he looked at them. But as he looked, he began to be troubled. Somewhere, stored away in the recesses of his mind and vaguely remembered, was the impression that there were people who washed their teeth every day. They were the people from up above—people in her class. She must wash her teeth every day, too. What would she think if she learned that he had never washed his teeth in all the days of his life? He resolved to get a tooth-brush and form the habit. He would begin at once, to-morrow.
Руфь настаивает на том, чтобы Мартин устроился на работу к её отцу, она не верит в то, что он станет писателем. Случайно у Морзов Мартин знакомится с Рэссом Бриссенденом и близко сходится с ним. Бриссенден болен чахоткой, он не боится смерти, но страстно любит жизнь во всех её проявлениях. Бриссенден знакомит Мартина с «настоящими людьми», одержимыми литературой и философией. Со своим новым товарищем Мартин посещает митинг социалистов, где спорит с оратором, но благодаря расторопному и нещепетильному репортёру попадает на страницы газет в качестве социалиста и ниспровергателя существующего строя. Газетная публикация приводит к печальным последствиям — Руфь присылает Мартину письмо, извещающее о разрыве помолвки. Мартин продолжает жить по инерции, и его даже не радуют поступающие от журналов чеки — почти все, написанное Мартином, теперь публикуется. Бриссенден кончает жизнь самоубийством, а его поэма «Эфемерида», которую опубликовал Мартин, вызывает бурю пошлейшей критики и заставляет Мартина радоваться, что его друг не видит этого. Реклама Мартин Иден становится наконец знаменитым, но все это глубоко ему безразлично. Он получает приглашения от тех людей, которые раньше высмеивали его и считали бездельником, и иногда даже принимает их. Его утешает мысль поехать на Маркизские острова и жить там в тростниковой хижине. Он щедро раздаёт деньги своим родным и людям, с которыми связала его судьба, но уже ничто не может тронуть его. Ни искренняя горячая любовь молоденькой работницы Лиззи Конолли, ни неожиданный приход к нему Руфи, теперь готовой пренебречь гласом молвы и остаться у Мартина. Мартин отплывает на острова на «Марипозе», и ко времени отъезда Тихий океан кажется ему ничуть не лучше всего остального. Он понимает, что для него нет выхода. И после нескольких дней плавания он выскальзывает в море через иллюминатор. Чтобы обмануть волю к жизни, он набирает в лёгкие воздух и ныряет на большую глубину. Когда кончается весь воздух, он уже не в состоянии подняться на поверхность. Он видит яркий, белый свет и ощущает, что летит в тёмную бездну, и тут сознание навсегда покидает его. Пересказала В. Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении.
Краткое содержание романа Джека Лондона «Мартин Иден»
Да, он понимал, что Руфь решила выйти за него замуж, так как он стал известным и высокооплачиваемым писателем. Но ведь именно Руфь не поверила в его писательский талант, хотя он, Мартин Иден, уверял ее, когда его еще не публиковали, что он добьется успеха. Нет, она не верила в талант Мартина — для этого она была слишком пустой, как впрочем все девушки ее класса, не привыкшие к жизненным перипетиям или испытаниям… Мартин Иден, став известным писателем, стал автоматически уважаемым человеком, даже среди тех, кто его когда-то презирал. Он разочаровывается во всех и в своей любимой, говоря себе: «Но ведь я остался таким, каким и был…». Разумеется, ему претили лицемеры светского общества.
Мартин Иден — это полубог Геракл, совершающий подвиги среди людей, но не ведавший, что он является таковым. Возможно, подозревавший? Ведь, Мартин крут, по сравнению со всеми персонажами в романе.
Гертруда — старшая сестра Мартина, добрая и отзывчивая женщина, утомленная тяжелой работой. Бернард Хиггинботам — муж Гертруды, лавочник, жадный и лицемерный человек.
Мария Сильва — старая женщина, у которой Мартин снимал комнату в период своих творческих поисков. Джо — приятель Мартина, разделивший с ним тяжелую работу в прачечной. Краткое содержание Молодой крепкий парень, в наружности которого что-то «сразу же выдавало моряка» , попадает на обед в аристократическое семейство Морзов. Он с любопытством разглядывает богатое убранство дома, но особое его внимание притягивают книги, при виде которых в его глазах просыпается «тоскливая зависть и жадность, точно у голодного при виде пищи». Поводом для приглашения Мартина Идена в дом к знатному семейству послужил тот факт, что он, двадцатилетний моряк, спас от нападения молодого Артура Морза.
Юноша знакомит своего спасителя со своей сестрой — Руфь. Увидев «воздушное создание с облаком золотистых волос и одухотворенным взглядом огромных голубых глаз» , Мартин сразу же влюбляется в нее. Общаясь с девушкой, герой понимает, насколько большая между ними бездна в образовании. Он намерен во что бы то ни стало сократить эту пропасть, а Руфь, впечатленная природной харизмой своего гостя, поддерживает его страстное желание учиться. Выясняется, что Артур Морз пригласил молодого моряка вовсе не из чувства благодарности.
Им двигало подлое желание показать родным во всей неприглядности «необразованного чурбана» и вдоволь повеселиться, наблюдая за его поведением. Однако планам Артура не суждено было сбыться: Мартин, моментально подключив врожденную наблюдательность и «мгновенную обучаемость» , смог достойно преподнести себя и увлечь все семейство рассказами о своих приключениях. Главы 3—5 После непростого испытания в доме Морзов и знакомства с Руфь, Мартин возвращается домой, словно пьяный. Он живет вместе со своей сестрой Гертрудой и ее мужем — лавочником по имени Бернард Хиггинботам, при виде которого «в Мартине всегда поднималось отвращение». Это лицемерный, жадный, подлый человек, который тиранит всю семью.
Устроившись на кровати в своей тесной каморке, Мартин принимается мечтать о Руфь. Одна мысль об этой девушке облагораживает и очищает его, побуждает стать лучше. Молодой человек твердо решает уделять больше времени своему образованию, культуре, гигиене, чтобы достигнуть уровня своей возлюбленной. Главы 6—8 Герой записывается сразу в две библиотеки, открыв в них несколько абонементов — на себя, двух сестер и подмастерье Джима. До поздней ночи он читает книги, но постоянное чтение только «разжигало аппетит, и голод усиливался».
Кроме того, в сознании юноши происходит «нравственный переворот» , и он начинает с особой тщательностью следить за своей гигиеной: регулярно чистить зубы, «скрести руки щеткой для мытья посуды» , каждое утро обливаться холодной водой. Мартин перестает выпивать, ведь теперь его постоянно пьянит Руфь, книги, ощущение чистоты. Мартин отчаянно ищет встречи с Руфь. Он просит совета у библиотекаря, как лучше договориться с ней о встрече, и тот предлагает позвонить девушке. При встрече Руфь тотчас замечает небольшие перемены к лучшему в облике моряка.
В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей. Портал работает под эгидой Российского союза писателей.
Тут и его опалило жаром, сквозь загар на щеках слегка проступила краска смущения, ему же показалось, будто щеки жжет, как перед открытой топкой в кочегарке. Видать, не положено говорить с порядочной девушкой об эдаких подлостях, о поножовщине. В книгах люди вроде нее про такое не говорят, а может, ничего такого и не знают.
Оба молчали, разговор, едва начавшись, чуть не оборвался. Потом она сделала еще одну попытку, спросила про шрам на щеке. И еще не договорила, а он уже сообразил, что она старается говорить на понятном ему языке, и положил, наоборот, разговаривать на языке, понятном ей. Вся вахта старается изловить, я кинулся, ну и схлопотал. Я не слыхала. А вам его стихи нравятся?
И она подхватила эту тему, заговорила быстро, непринужденно. Ему полегчало, он сел поудобнее, только сжал ручки кресла, словно оно могло взбрыкнуть и сбросить его на пол. Он сумел направить разговор на то, что ей близко, и она говорила и говорила, а он слушал, старался уловить ход ее мысли и дивился, сколько всякой премудрости уместилось в этой хорошенькой головке, и упивался нежной прелестью ее лица. Что ж, мысль ее он улавливал, только брала досада на незнакомые слова, они так легко слетали с ее губ, и на непонятные критические замечания и рассуждения, зато все это подхлестывало его, давало пищу уму. Вот она, умственная жизнь, вот она красота, теплая, удивительная, такое ему и не снилось. Он совсем забылся, жадно пожирал ее глазами.
Вот оно, ради чего стоит жить, бороться, завоевать… эх, да и умереть тоже. Книжки не врут. Есть на свете такие женщины. И она такая. Он воспарил на крыльях воображения, и огромные сияющие полотна раскинулись перед его мысленным взором, и на них возникали смутные гигантские образы — любовь, романтика, героические деяния во имя Женщины — во имя вот этой хрупкой женщины, этого золотого цветка. И сквозь зыбкое трепещущее видение, словно сквозь сказочный мираж, он жадно глядел на женщину во плоти, что сидела перед ним и говорила о литературе, об искусстве.
Он и слушал тоже, но глядел жадно, не сознавая, что пожирает ее глазами, что в его неотступном взгляде пылает само его мужское естество. Но она, истая женщина, хоть и совсем мало знающая о мире мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. Никогда еще мужчины не смотрели на нее так, и она смутилась. Она запнулась, запуталась в словах. Нить рассуждений ускользнула от нее. Он пугал ее, и, однако, оказалось до странности приятно, что на тебя так смотрят.
Воспитание предостерегало ее об опасности, о дурном, коварном, таинственном соблазне; инстинкты же ее победно звенели, понуждая перескочить через разделяющий их кастовый барьер и завоевать этого путника из иного мира, этого неотесанного парня с ободранными руками и красной полосой на шее от непривычки носить воротнички, а ведь он явно запачкан, запятнан грубой жизнью. Руфь была чиста, и чистота противилась ему; но притом она была женщина и тут-то начала постигать противоречивость женской натуры. Будто серебро, подумал он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей вишни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды, зовущие на молитву обутых в соломенные сандалии верующих. Многие его стихи не следовало бы читать. У истинно великих поэтов в каждой строке прекрасная правда и каждая обращена ко всему возвышенному и благородному в человеке. У великих поэтов ни одной строки нельзя опустить, каждая обогащает мир.
Я и не знал, какой он… подлюга. Видать, это в других его книжках вылазит. Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось в нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил он меня, хотя, понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс. Он запнулся, неловко замолчал. Он был смущен, мучительно сознавал, что не умеет высказать свою мысль.
В прочитанном он почувствовал огромность жизни, жар ее и свет, но как передать это словами? Не смог он выразить свои чувства — и представился себе матросом, что оказался темной ночью на чужом корабле и никак не разберется ощупью в незнакомом такелаже. Ладно, решил он, все в его руках, надо будет освоиться с этим новым окружением. Не случалось еще такого, чтоб он с чем-то не совладал, была бы охота, а теперь самое время захотеть выучиться говорить про то, что у него внутри, да так, чтоб она поняла. В мыслях его Руфь заслонила полмира. Она кивнула и улыбнулась, и он как-то ощутил, что улыбнулась она снисходительно… жалостливо-снисходительно.
Дурак он, чего полез хвастать ученостью. У этого Лонгфелло, чего доброго, книжек пруд пруди. Сдается мне, я тут мало чего смыслю. Не по моей это части. А только добьюсь я, будет по моей части. Прозвучало это угрожающе.
В голосе слышалась непреклонность, глаза сверкали, лицо стало жестче. Руфи показалось, у него выпятился подбородок, придавая всему облику что-то неприятно вызывающее. Но при этом ее словно обдало хлынувшей от него волною мужественности.
Смотреть онлайн фильмы и сериалы в жанре «Драма» за 2014-2023 годы
Это не скучная классика, а вполне себе актуальная история молодого человека, который пролез в высшее общество, стал богатым и знаменитым и завоевал женщину своей мечты. Джек Лондон Если кратко — жил-был Мартин, парнишка из низов, познакомился с девушкой-аристократкой по имени Руфь и пропал. Та тоже влюбилась и начала, как Пигмалион Галатею, лепить из своего избранника английского аристократа. Дело пошло: Мартин обтесался, начал вливаться в светское общество и даже пробовать себя на писательском поприще. Вот только не одно издательство его опусы не брало, да и Руфь твердила: не занимайся ерундой, иди на службу, что мы с тобой кушать будем?
Вскоре Мартин познакомился с гламурным эстетом Бриссенденом, который внушал ему, что писательство — элитарное искусство, чернь не способна понять красоту, а значит, единственным выходом для уважающего себя писателя-сноба является писанина в стол. Но Мартин, тот еще тщеславный петух, отправил-таки тайком рукопись в издательство, и о чудо — ее приняли!
Но она, истая женщина, хоть и совсем мало знающая о мире мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. Никогда еще мужчины не смотрели на нее так, и она смутилась. Она запнулась, запуталась в словах.
Нить рассуждений ускользнула от нее. Он пугал ее, и, однако, оказалось до странности приятно, что на тебя так смотрят. Воспитание предостерегало ее об опасности, о дурном, коварном, таинственном соблазне; инстинкты же ее победно звенели, понуждая перескочить через разделяющий их кастовый барьер и завоевать этого путника из иного мира, этого неотесанного парня с ободранными руками и красной полосой на шее от непривычки носить воротнички, а ведь он явно запачкан, запятнан грубой жизнью. Руфь была чиста, и чистота противилась ему; но притом она была женщина и тут-то начала постигать противоречивость женской натуры. Будто серебро, подумал он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей вишни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды, зовущие на молитву обутых в соломенные сандалии верующих.
Многие его стихи не следовало бы читать. У истинно великих поэтов в каждой строке прекрасная правда и каждая обращена ко всему возвышенному и благородному в человеке. У великих поэтов ни одной строки нельзя опустить, каждая обогащает мир. Я и не знал, какой он… подлюга. Видать, это в других его книжках вылазит.
Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось в нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил он меня, хотя, понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс. Он запнулся, неловко замолчал. Он был смущен, мучительно сознавал, что не умеет высказать свою мысль. В прочитанном он почувствовал огромность жизни, жар ее и свет, но как передать это словами?
Не смог он выразить свои чувства — и представился себе матросом, что оказался темной ночью на чужом корабле и никак не разберется ощупью в незнакомом такелаже. Ладно, решил он, все в его руках, надо будет освоиться с этим новым окружением. Не случалось еще такого, чтоб он с чем-то не совладал, была бы охота, а теперь самое время захотеть выучиться говорить про то, что у него внутри, да так, чтоб она поняла. В мыслях его Руфь заслонила полмира. Она кивнула и улыбнулась, и он как-то ощутил, что улыбнулась она снисходительно… жалостливо-снисходительно.
Дурак он, чего полез хвастать ученостью. У этого Лонгфелло, чего доброго, книжек пруд пруди. Сдается мне, я тут мало чего смыслю. Не по моей это части. А только добьюсь я, будет по моей части.
Прозвучало это угрожающе. В голосе слышалась непреклонность, глаза сверкали, лицо стало жестче. Руфи показалось, у него выпятился подбородок, придавая всему облику что-то неприятно вызывающее. Но при этом ее словно обдало хлынувшей от него волною мужественности. Ее взгляд на миг задержался на его мускулистой шее, бронзовой от загара, с грубыми жилами, прямо бычьей, здоровье и сила переливались в нем через край.
И хотя он смущенно краснел и робел, ее снова потянуло к нему. Нескромная мысль внезапно поразила ее. Если коснуться этой шеи руками, можно впитать всю его силу и мощь. Мысль эта возмутила девушку. Будто вдруг обнаружилась неведомая ей дотоле порочность ее натуры.
К тому же физическая сила в ее глазах — нечто грубое, вульгарное. Идеалом мужской красоты для нее всегда была изящная стройность. И однако мысль оказалась упорной. Откуда оно, желание обхватить руками загорелую шею гостя, недоумевала она. А суть в том, что сама она была отнюдь не крепкая, и тело ее и душа тянулись к силе.
Но она этого не знала. Знала только, что ни разу в жизни ни один мужчина никогда не волновал ее так, как этот, который то и дело возмущал ее своей чудовищно безграмотной речью. А вот сейчас никак не переварю, чего вы говорите. Не по зубам мне. Не учили меня этому.
Книжки я люблю, и стихи тоже, и читаю всякую свободную минутку, а только по-вашему отродясь про них не думал. Потому и толковать про них не умею. Я вроде как штурман — занесло невесть куда, а ни карты, ни компаса нету. Надо мне сориентироваться. Может, укажете, куда держать путь?
Вы-то откуда узнали все это, про что рассказывали?
Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией. Ежедневная аудитория портала Стихи.
И единственный выход противостоять низости, тупоумию, пороку, пошлости — умереть? Так что же Мартин Иден? Какой он? Читая роман невольно возникает мысль об автобиографичности.
Но скорее всего это было бы ошибкой. Лондон слишком большой художник, чтобы концентрироваться на своей личности. Конечно, в каждом тексте прослеживается личность автора, но он писатель, он описывает то, что прожил, осмыслил, соединяя с художественным вымыслом, настроением и идеей, с которой он начинает писать. Хотя после прочтения Мартина Идена мне понятнее, ближе стал и сам Джек Лондон. Это Личность, это мыслитель, глубокий психолог, смелый, отчаянный моряк и путешественник, журналист на русско-японской войне, золотоискатель и строитель своего корабля, прожил всего 40 лет, развелся, заразился некими пролетарскими идеями, идеалист, пытался создать свое ранчо с порядками равенства и любви, богач и бессребреник, романтик и идеалист. Это он попросил его кремировать, а на могилу положить большой красный камень, который увидел по дороге домой. Это его последние годы мучала невыносимая болезнь, и так никто и не смог ответить, умер ли он от нечаянной передозировки морфия, или сам решил прекратить свои страдания. Трагизм жизни невольно переносится в трагизм произведений.
Если вы почитаете Мартина Идена и сравните роман с рассказами Лондона о Севере, то увидите потрясающую разницу. В рассказах Лондон лаконичный, сдержанный, мужской, мазки сильные, яркие, без оттенков и эмоциональной окраски. В Мартине Идене Лондон мягкий, чувствительный, чувственный, эмоции героев плещут на страницах, он находит слова, обьясняющие эмоциональное состояние героев, тонкий психологизм каждой мысли, чувства, описанный с точностью специалиста по психологии, повергает читателя в глубины подсознания и сознания. Мне показалось удивительным, насколько точно передана Лондоном возникающая Любовь Мартина к Руфи. Эйфория, полное отсутствие критичности. Глаза закрыты, или открыты только для того, чтобы любоваться кудряшками, носиком девушки. Мозг работает быстро и критично, но действия и слова Руфи — это запретная зона для анализа. А Мартин умен, чертовски умен, тем необычайным, редчайшим природным умом, который бывает один на десять или даже сто тысяч человек.
Пытливый, запоминающий, анализирующий, подмечающий все вокруг, впитывающий все новое, мгновенно обучающийся, логично мыслящий, и при этом характер — сильный, настойчивый, рвущийся к цели, буйный, не жалеющий себя. И это все на фоне того, что Мартин никогда и ничему не учился. Так может быть оковы и границы школьной и иной системы вредны? Они учат нас мыслить штампованными понятиями, и наша мысль, упираясь в эти искусственные границы, сковывает наше мышление, и свобода мысли умирает, не рожденная? Зажатая, ограниченная чужим опытом и знаниями? Я читал Мартина Идена, и все время подспудно зрела и не находила ответа мысль — кого же мне напоминает Мартин Иден. И вдруг в какой-то момент «щелкнуло», сомкнулись разные факты, обстоятельства, детали из прочитанного ранее, и я понял: Мартин Иден — это Белый Клык! Да, да — это волк, одинокий, сильный, умный, готовый рвать зубами все для достижения своей цели.
И при этом благородство и природная порядочность во всем. Его бьет жизнь, он, сжавшись, преодолевает трудности, учится с каждым шагом, с каждой неудачей, идя к своей цели. Но — Мартин Иден начал с Любви. Он погрузился в этот мир, в этот океан чувств, они возвысили и облагородили его, вели по жизни к тому, о чем он мечтал. И таких же чувств, и искренней любви он наивно ждал от Руфи. Он смотрел на любимую девушку и мечтал, один и вместе с ней, как они будут вместе, возьмутся за руки, зажгут свечи и будут читать друг другу стихи, и это будет счастье. Он, романтик и идеалист, верил, что настоящая любовь будет только такая. И Джек Лондон, влюбленный в своего героя, нередко говорил ему и намекал на страницах романа, что это не так, что Руфь не понимает его, что любовь, о которой она ему говорит, скованная рамками ее сословия, интересов и вкусов, взглядов на жизнь.
Он ему говорил, что лживый мир аристократии стоит на пути любви, и она не способна полюбить по-настоящему, всем сердцем, полюбить его такого, какой он есть. За то, что он есть, что он делает, полюбить его стихи, рассказы, полюбить самозабвенно и до конца. Мартин Иден не услышал. Не услышал себя, разума, не услышал единственного друга Бриссендена, который о Руфи сказал: « И вы написали свои потрясающие «Стихи о любви» в честь этой жалкой девицы, этой бледной немочи! Боже милостивый, да чего вы ждете от буржуазной девицы. Забудьте про них. Найдите женщину пылкую, с горячей кровью, чтобы потешалась над жизнью, и насмехалась над смертью, и любила пока любится. Такие женщины есть, и они полюбят вас с такой же готовностью, как любая малодушная неженка, выросшая под колпаком в буржуазной теплице.
Все они — мелкие души, долбят убогую прописную мораль, которую сызмальства вдолбили в них, а жить настоящей жизнью боятся.
Martin Eden, by Jack London
Книга "Мартин Иден". Читать онлайн или скачать. На сайте собрана самая полная коллекция произведений Джека Лондона. Роман Джека Лондона "Мартин Иден" на английском языке. Читайте книгу в оригинале онлайн с возможностью быстрого перевода любого слова на русский язык. шедевр замечательно очень хорошо хорошо нормально Не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать. Аннотация: Martin Eden. Перевод С. Заяицкого. краткое содержание романа Джека Лондона по главам, подробный и доходчивый пересказ доступен для прочтения на нашем сайте. полная версия в форматах fb2, txt, epub, pdf или читать онлайн!
Martin Eden
Они быстро становятся друзьями, и интеллектуал по-настоящему увлекается рассказами Идена. Любовные стихи парня приводят его в восторг, но он не понимает, как эти великолепные произведения могли быть посвящены такой неприметной девушке, как Руфь. У Мартина появляется новый круг общения, где ему советуют отправлять свои работы в первоклассные издательства, ведь только они способны оценить писателя. Друзья Бриссендена с каждым днем все больше влияют на Идэна. Большие перемены В жизни главного героя все складывается не очень удачно. Он теряет друзей, невеста разрывает помолвку. Кажется, что светлых дней больше не будет. В этот миг он узнает, что одна из поэм Бриссендена принята к публикации и за нее заплатят 350 долларов, что было очень хорошим гонораром. Мартин спешит в отель, чтобы обрадовать друга, однако узнает, что тот покончил собой. Возможно, это к лучшему, ведь на поэму обрушивается огромная волна критики. Писатель теряет какой-либо интерес к литературе и перестает писать.
В этот момент ему начинают приходить солидные чеки, но большие деньги не радуют парня, ведь без Руфи и близких жизнь уже не кажется столь привлекательной. Часть средств он отдает сестре, чтобы она перестала тяжело работать и могла нанять себе прислугу. Равнодушие все больше одолевает Мартина. Даже выход первой книги «Позор солнца» не радует героя. Спустя некоторое время он начинает забывать Руфь, понимая, что ценности светского общества для нее были дороже настоящей любви. Переосмысление жизни и самоубийство Случайно увидев своего бывшего товарища Джо, с которым Иден когда-то работал в отеле, он решает избавить его от трудностей жизни и дарит небольшую прачечную. Единственное условие — Джо должен быть справедливым хозяином. Сам же писатель принимает решение отправиться на Маркизские острова и начать новую главу своей жизни. В бескрайнем море его все чаще посещает мысль о самоубийстве. Решившись на столь важный шаг, он подходит к иллюминатору и прыгает в море.
Он не понимал, красиво ли его лицо. Чопорность общества пугала, но юноша решил приблизиться к величавой и напыщенной буржуазии. Он пообещал приучить себя чистить зубы и прочитать в библиотеке все книги о поведении в высшем свете.
Глава V Утром крепкий сон Мартина прервали брань Гертруды и детский плач. Герой вернулся в бедность и рабочий быт, обстановка стала для героя удушающей после вчерашнего обеда. На кухне моряк разделил скудный завтрак с соседом Джимом, вторым квартирантом Бернарда.
Заядлый пьяница пригласил его на танцы вечером, но Мартин оставил предложение без ответа. Он сдержал свое обещание и весь день провел в библиотеке. Обилие сложной литературы по философии и математике угнетало Мартина.
Он осознал свою необразованность, но не терял надежды познать основы этикета. Глава VI Герой стал меняться на глазах. Он оформляет 4 читательских билета и берет домой десятки книг.
Мартин тратит много денег на уход за собой и перестает выпивать с друзьями. Вечерами он прогуливается у дома Руфь и наблюдает за ее тенью в окне. Однажды моряк решает посетить театр.
Он мечтает встретить там недосягаемую возлюбленную. Мартин издалека разглядывает Руфь, пока ему строят глазки две девушки — Лиззи Конолли и ее подруга. После спектакля Лиззи заговаривает с Мартином и приглашает его на свидание.
Увы, юношу больше не интересуют дамы его класса. Он вежливо отказывает. Вечер Иден снова проводит у дома Морзов.
Глава VII Со званого обеда прошла неделя. По совету знакомого библиотекаря Мартин набирается смелости, звонит Руфь и договаривается о встрече. Моряк осваивается в доме Морзов и перестает нервничать.
Он уверенно общается с девушкой на литературные темы. Она замечает решительные перемены в поведении и внешности Мартина. Герой не в полной мере доволен собой.
Он просит помощи в обучении у самой Руфь. Пара берется за изучение грамматики. Он перестал видеться со знакомыми из низшего класса и чувствовал отвращение к беднякам.
С любимой герой по несколько часов проводил за книгами и беседами о науке. Руфь поделилась историей о работнике отцовской конторы. Мистер Батлер тяжелым трудом и экономией собрал внушительный капитал, но Мартина не впечатлил его успех.
Моряк не знал цену деньгам и считал глупым занятием — ограничивать себя ради накоплений. Пораженная Руфь загорелась идеей перевоспитать друга. Глава IX Сбережения Мартина закончились.
Работяга отправился в плавание на 8 месяцев, но не забросил учебу и чтение. На судне он нашел собрание сочинений Шекспира и проникся литературным талантом гения. Герой решил поделиться с Руфь красотой Океании и написал краткий рассказ.
Вскоре он задумался о писательской карьере. Мартин за несколько дней освоил правила письма и отправил первую рукопись в журнал. Следом матрос взялся за повесть в 7 частях для «Спутника юношества».
Никто не принял всерьез увлечение Мартина, а его рассказы не хотели публиковать. Новостями моряк поделился с Руфь. Она одобрила изменения в его речи и опрятную одежду, но поставила под сомнения литературные способности.
Девушка отметила, что первым делом герою следует окончить школу и университет. Глава X В тот же день Мартин остался на ужин у Морзов. Главе семейства приглянулся работящий и умный собеседник.
Мать Руфи решила использовать юношу, чтобы пробудить в дочери интерес к мужчинам. Моряк бездумно потратил сбережения на новые костюмы и велосипед. Он рассчитывал получить с публикаций большие деньги.
Увлекшись созданием нового очерка, Мартин забыл о подготовке к поступлению в среднюю школу. Герой провалил экзамены, чем сильно расстроил Руфь. Глава XI Мистер Иден погрузился в писательство, пробовал себя в поэзии и изучал точные науки.
Время его сна сократилось до 5 часов, а встречи с Руфь — до 1 раза в неделю. Дело продвигалось, но все произведения Идена журналы отклонили. Мартин арендовал печатную машинку и за сутки освоил механизм, но и печатные тексты возвращались автору.
Гертруда высоко оценила произведения брата и посоветовала добавить счастливые концовки. Юноша не сдавался и упорно практиковал письмо. Он посвятил Руфи сборник стихов «Песни моря», но не решился зачитать девушке ни одно из произведений.
Она попросила друга сопроводить ее на лекцию. Хиггинботом догадался о грядущем свидании и стал подозревать неладное. Иден проигнорировал грубые замечания ненавистного зятя.
Взволнованный моряк старательно держался этикета на прогулке с Руфь. Навстречу паре вышла Лиззи Конолли. После скромного приветствия герои разошлись.
К удивлению Мартина Руфь по-доброму отозвалась о девушке из рабочего класса. Он прислушивается к местному бродяге и изучает труды Герберта Спенсера. Перед героем открывается удивительный мир эволюции.
Юноша делится новыми убеждениями с Руфь, но девушку не впечатляют сочинения Спенсера. Матрос погружается в созерцание и бросает изучение точных наук. Руфь ратует за общее образование, а друг ее братьев Вилли Олни считает такой подход поверхностным.
Он встает на сторону моряка и утверждает, что ему не нужно глубоко изучать химию или математику. К счастью, девушка не держит обиду. Пара выходит на велосипедную прогулку.
Мартин читает вслух свои сочинения для милой возлюбленной. Голос и горячая натура собеседника волнуют душу скромной благородной девушки. Очерки моряка не нравятся Руфь.
Она пытается скрыть неодобрение, но критика срывается с ее уст. Девушка надеется, что Иден перестанет писать. Юноша не намерен сдаваться.
Он отдает рукопись «Песни моря» подруге и с еще большим жаром стремится творить. Глава XV Денег почти не осталось. Мартин не мог позволить себе даже почтовую марку для отправки новой рукописи.
Положение дел угнетало героя. Неожиданно юноша вспомнил свою прежнюю жизнь. С 6 лет у Мартина были стычки с мальчиком по кличке Масляная Рожа.
Герой постоянно проигрывал в драках и покидал улицу в синяках. Спустя 11 лет бывшие противники встретились в театре. Тот вечер закончился победой Мартина, пусть и ценой сломанной руки.
Моряк вздрогнул от воспоминаний, но история прошлого дала ему силы. Он пробьется в известные писатели, пусть даже на это уйдёт два десятка лет. Глава XVI Мартин на мели.
Он возвращает в контору печатную машинку и обещает отдать долг через месяц. Судьба сводит героя с Джо Доусоном, владельцем деревенской прачечной. Джо ищет выносливых работяг.
Мартин нанимается ему в помощники. Теперь Иден часы напролет стирает и гладит вещи. Вечером он не находит сил на чтение и учебу.
Труд утомляет, тяга к творчеству постепенно исчезает. Его лицо осунулось, мышцы ослабели, творчество вызывало смех и отвращение. Герой едва поборол тягу сжечь «Песни моря», присланные письмом от Руфи с добрыми комментариями.
Утомленный мозг не воспринимал привычное чтение. Впервые за долгое время Мартин сорвался и составил Джо Доусону компанию в кабаке.
Описание Американские писатели "Мартин Иден" — самый известный роман Джека Лондона, впервые напечатанный в 1908—1909 гг. Neoclassic Извините, на сайте что-то сломалось. Обновите страницу.
В этом эпизоде мистер Иден вызывает безмерное уважение, ведь Лондон подробно описывает, как трудно было герою заниматься самообразованием, не зная с чего начать, пробовать писать, невзирая на мнение окружающих.
Автор акцентирует внимание на том, что знания и умение красиво говорить ,, перерождают" человека. Поэтому в этой части произведения, где Мартин экономит на еде, не спит ночами, грезит о любви, то и дело закладывает вещи, но имеет главную цель - выпустить в печать свои произведения - вызывает симпатию у читателей. Говоря о характере юноши, стоит сказать, что в большинстве случаев, его можно считать примером для подражания. Также во время прочтения на ум пришла ассоциация с графом Монте-Кристо, или Эдмоном Дантесом. Как и Мартин, Монте-Кристо волью судьбы потерял счастье, которое было так близко , но ,в конце концов, разбогател. Только Мартину это удалось с помощью своего нечеловеческого труда, а Эдмону - случайно найденного богатства.